Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

Однако споры о том, «кто виноват» в кризисах электорального авторитаризма, режим или оппозиция285, подчас недостаточно принимают во внимание взаимодействие между ними. Между тем в политике, как и в игре в футбол, успех одной из сторон конфликта, как правило, зависит от действий соперников. Точно так же, как голы часто оказываются забиты из-за неудачной замены игроков, перехвата неточного паса или опрометчивой игры вратаря на выходе, достижения оппозиционеров могут стать результатом ошибочной тактики правящей группы (как в ходе президентских выборов 2020 года в Беларуси), а успехи авторитарного режима в борьбе со своими противниками — обратная сторона слабости оппозиции или ее неверных шагов (как в случае провала попытки военного переворота 2016 года в Турции, после которого произошло усиление режима Эрдогана).

Во многих из этих дискуссий внимание уделяется исключительно «историям успеха» оппозиции, когда режим оказывается свергнут (от Сербии в 2000 году до Армении в 2018 году). Куда реже анализируются варианты, при которых электоральный авторитаризм, споткнувшись и столкнувшись с теми или иными кризисами, сохраняет рычаги контроля и усиливает их. Российские события 2011–2012 годов, когда нечестные выборы повлекли за собой волну протестной мобилизации, привели не к падению авторитарного режима, а, напротив, к его выживанию и ужесточению, относятся именно к этой категории.

У протестов 2011–2012 годов было немало предпосылок: часть из них носила структурный (не зависящий от действий политических акторов) характер, а часть была напрямую обусловлена действиями режима и оппозиции. Помимо воздействия экономического кризиса 2008–2009 годов, немалую роль в восприятии шагов Кремля россиянами286 сыграли изменения, которые произошли в лагере российской оппозиции. В 2000-е годы казалось, что оппозиция если и не совсем исчезла с российской политической арены, то была оттеснена на ее глубокую периферию287. В федеральном и региональных парламентах почти все решения утверждались голосами депутатов от «партии власти» и ее сателлитов288.

На несправедливых выборах разных уровней доля голосов за оппозиционные партии и кандидатов была не то чтобы ничтожной, но (за редкими исключениями) довольно незначительной289. Наконец, на уровне общественных движений большинство протестов под политическими лозунгами собирали лишь по несколько сотен записных активистов, воспринимавшихся в элитах, да и в обществе в целом в лучшем случае как бесполезные фрики. В то же время борцы с «уплотнительной застройкой» или защитники экологии всячески чурались оппозиционеров, не без оснований полагая, что политические требования закрыли бы дорогу к достижению их целей290. Иными словами, политическая оппозиция в России находилась в очень узких нишах, если не сказать загнана в гетто, и шансы на ее возрождение казались совершенно призрачными.

Однако в 2010-е годы политический ландшафт России сильно изменился. Митинги 2011–2012 годов в Москве и других городах страны, собравшие сотни тысяч участников, не смогли изменить политический режим, но позволили оппозиции, заметно расширившей свои ряды и во многом изменившей состав лидеров и активистов, выйти на политическую авансцену, достигнув «негативного консенсуса» в отношении Кремля. Голос оппозиции в публичном пространстве стал звучать гораздо громче, и власти, лишившись возможности ее игнорировать, прибегли к репрессиям в отношении оппозиционеров и их потенциальных сторонников.

Все это касается «несистемной» оппозиции (ее иногда также называют «принципиальной» или «подрывной»)291, то есть организаций, движений и отдельных политиков, цели которых предполагают смену или кардинальную трансформацию существующего авторитарного политического режима292, Отличие ее от «системной» оппозиции («полуоппозиции» или «секторальной оппозиции») состоит в том, что системные критики властей, хотя и выступают за смену политического курса, не склонны добиваться смены политического режима. Это не означает, что «системная» и «несистемная» оппозиции на персональном уровне представляют собой непересекающиеся множества. В российском контексте они скорее выглядят как сообщающиеся сосуды. Однако стратегическая разница между ними весьма существенна: если системная оппозиция выступает как «попутчик» и младший партнер правящих групп авторитарных режимов (хотя риски нелояльности с их стороны отнюдь не нулевые), то несистемная является их явным оппонентом.

Каковы механизмы, которые переводят спрос граждан на политические перемены из латентной в открытую форму? Можно предположить, что в России в качестве одного из них во многом выступала смена поколений. Противоречия «отцов» и «детей» были характерны и для российских преобразований 1980–1990-х годов, ключевыми участниками которых были представители, соответственно, «шестидесятников» и «семидесятников»293, так и для событий 2010-х годов, в ходе которых на первый план начали выдвигаться представители постсоветского поколения, сформировавшиеся как личности и как публичные фигуры в 1990-е и особенно в 2000-е годы. Под «противоречиями» имеются в виду не только расхождения на уровне политических установок и ценностей294, но и различия политического контекста и коллективного опыта, повлиявшего на формирование и эволюцию мировоззрения и поведения.

Для нового поколения российских оппозиционеров система координат, заданная отношением к советской эпохе, воспринималась как «дела давно минувших дней»: они сами застали эту эпоху в лучшем случае подростками. Разделявшие постсоветскую политическую общественность конфликты, связанные с крахом КПСС и роспуском СССР в 1991 году или разгромом парламента в 1993 году, наложили на них не столь существенный отпечаток295. И дело не только в том, что оппозиционерам 2010-х годов было гораздо легче, чем их предшественникам, выстраивать «негативный консенсус» по отношению к режиму и искать общий язык с потенциальными союзниками (в том числе с теми, кто придерживался кардинально иных взглядов). Гораздо важнее то, что доминировавшие на политической сцене страны в 2000-е годы (среди представителей как правящих групп, так и оппозиции) «семидесятники» выстраивали свои стратегии ретроспективно: одни стремились к тому, чтобы удержать завоеванные ранее позиции, другие — к тому, чтобы взять реванш за былые поражения.

Вышедшие на российскую политическую сцену в 2010-х представители нового поколения были ориентированы на новую перспективу, которая, помимо прочего, предполагала, что вскоре доминирующие позиции в политике вместо «семидесятников» займут они сами. И если в лагере правящих групп возможности для подобной смены лидеров были заблокированы, то в лагере оппозиции на фоне упадка, пережитого ею в 2000-е годы, смена поколений давала шансы на ее возрождение. После волны протестов 2011–2012 годов многие ранее признанные оппозиционеры-«семидесятники» оказались в тени и волей-неволей вынуждены были уступить дорогу лидерам нового поколения. Символический момент, ознаменовавший завершение этого процесса, наступил летом 2013 года, когда партия РПР-ПАРНАС, возглавляемая тогда 54-летними сопредседателями Борисом Немцовым и Михаилом Касьяновым, выдвинула кандидатом на пост мэра Москвы 37-летнего Алексея Навального — пожалуй, наиболее яркого оппозиционера нового поколения.