Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

Тем не менее Навальный, в ходе кампании обвинявшийся в уголовном преступлении по сфабрикованному делу, смог не только собрать подписи муниципальных депутатов, необходимые для регистрации на выборах, но и был освобожден из тюрьмы почти сразу после обвинительного приговора. Кремль, однако, недооценил потенциал оппозиционера: ему удалось провести энергичную избирательную кампанию. Команда Навального смогла привлечь немалое количество волонтеров, эффективно использовать краудфандинг для сбора средств и мобилизовать большое число избирателей за пределами круга сторонников оппозиции. Результаты выборов мэра превзошли все ожидания: Навальный получил свыше 27,2% голосов против 51,3% у Собянина, с трудом избежавшего второго тура голосования.

Немало активистов оппозиции считали, что победа Собянина стала следствием фальсификаций при подсчете голосов. Но сам Навальный справедливо счел, что время для «восстания масс» еще не пришло: после голосования, выступая перед своими сторонниками, он предложил отказаться от протестов, но призвал их быть готовыми «жечь файеры», когда он сочтет этот шаг необходимым309. Несмотря на поражение Навального, заручившегося поддержкой свыше 630 тысяч москвичей, эти выборы оказались успехом. На смену спонтанным разовым событиям, отражавшим эмоциональную реакцию участников, пришло становление организации с ее разделением труда, централизацией и систематической ежедневной работой, столь необходимой для организационного развития оппозиции. Взлет Навального был весьма значим как индикатор нарастающих трудностей и новых вызовов для Кремля, он стал «точкой отсчета» для последующих поворотов во внутренней политике.

К осени 2013 года показатели массовой поддержки Путина снизились до уровня, до которого они не опускались с момента его прихода на пост главы государства. Надежды Кремля на продолжение экономического роста 2000-х годов, который долгое время подпитывал эту массовую поддержку, оказались необоснованными. После преодоления экономического кризиса 2008–2009 годов российская экономика росла очень медленными темпами, и анонсированные планы нового роста и нового качества жизни310 в значительной мере остались на бумаге311.

Казалось бы, ресурсы для поддержания авторитарного равновесия к тому моменту были исчерпаны. Но присоединение Крыма повлекло за собой кардинальные изменения в российской политике. Спад массовой поддержки Путина сменился бурным ростом, позволившим Кремлю не просто отыграть все прежние неблагоприятные тенденции, но и на время снять вопрос о политических альтернативах сохранению статус-кво (даже несмотря на начавшийся в 2014 году спад реальных доходов населения (вплоть до 2013 года они неуклонно росли, даже в ходе кризиса 2008–2009 годов)312.

Легитимность российского режима, поставленная было под вопрос в ходе протестов 2011–2012 годов, обрела новые основания, теперь уже обусловленные не экономической эффективностью, а восприятием россиянами присоединения Крыма и острой международной конфронтации как внешнеполитических успехов Кремля. Благодаря пропагандистским усилиям и умелому политическому контролю Кремль смог благополучно конвертировать эти изменения в результаты голосований. На выборах 2016 года в Государственную Думу «Единая Россия» набрала 54,2% голосов по партийным спискам и завоевала 343 мандата из 450 благодаря избранию ее кандидатов в 203 одномандатных округах из 225.

Еще более внушительным оказался триумф Кремля на президентских выборах 2018 года, когда Путин без сколько-нибудь значимого сопротивления набрал 76,7% голосов избирателей, что в общей сложности составило более половины от всех россиян (Навальный, пытавшийся выдвинуть свою кандидатуру, не был допущен к участию в выборах). На выборах глав исполнительной власти регионов благодаря «муниципальному фильтру», отсекавшему от участия в них всех нежелательных кандидатов, почти повсеместно побеждали те, кого поддерживал Кремль, и вплоть до 2018 года о какой-либо конкуренции на них говорить не приходилось313.

В рамках триады, на которой, по словам Пшеворского, держится авторитарное равновесие, можно констатировать, что в России ложь и страх смогли компенсировать утрату режимом способности обеспечивать экономическое процветание. Они превратились в главные инструменты российских властей по поддержанию политического статус-кво. Важнейшую роль в этом сыграла репрессивная политика Кремля, развернутая в 2010-е годы и продолжающаяся в 2020-е.

Политика страха: репрессии как инструмент господства

Поздним вечером 27 февраля 2015 года вблизи Кремля был убит один из лидеров российской политической оппозиции Борис Немцов. Убийство произошло за два дня до запланированных оппозицией шествия и митинга, направленных против политики российских властей. Они были задуманы организаторами как шаг на пути нового раунда мобилизации массовых протестов, призванных стать масштабнее тех, что прокатились по России после думских выборов 2011 года. Убийство Немцова, однако, поменяло всю повестку оппозиции: шествия и митинги в Москве и в ряде других городов прошли как траурные мероприятия, которые не стали новой «точкой отсчета» мобилизации противников режима. Таким образом, объективно это преступление оказалось на руку российским властям.

Убийство Немцова, вне зависимости от того, каковы были его мотивы и заказчики, стало логическим продолжением поворота к репрессивной политике, которую российские власти проводили по отношению к своим публичным оппонентам после возвращения Владимира Путина на пост главы государства в 2012 году. Репрессивный поворот имел целью пресечь распространение протестной активности, столь заметно и неожиданно проявившейся в стране зимой 2011–2012 годов. Вместе с ним изменились механизмы, с помощью которых Кремль боролся со своими противниками. В 2000-е годы он прибегал к кооптации и изоляции несогласных с ним политических и общественных акторов. В 2010-е на смену этой тактике пришла «политика страха» — демонстративное запугивание тех, кто выступал против режима, публичная дискредитация оппонентов Кремля, преследование оппозиционных активистов и их союзников по политическим мотивам в разных формах.

Репрессивный поворот был лишь отчасти реакцией на всплеск протестной активности. Во многом он был продиктован исчерпанием прежней стратегии Кремля, в которой преобладала покупка лояльности элит и граждан. Логика, которой руководствовались российские власти, ориентировалась и на частичное воспроизводство механизмов политического контроля в позднем СССР, но вписывалась в общие тенденции репрессивной политики в современных авторитарных режимах.