Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

Кроме этой реакции, вклад в «закручивание гаек» в России в немалой мере внесли экономические тенденции. Средств для покупки лояльности граждан у режима оказывалось недостаточно, и «политика страха» вкупе с усилением агрессивности государственной пропаганды стала важнейшим средством поддержания авторитарного равновесия.

События 2014 года — свержение режима Януковича в Украине после масштабных и длительных массовых протестов, аннексия Крыма, война в Донбассе, беспросветная конфронтация России с Западом и последующее усугубление проблем в экономике повлекли за собой усугубление репрессивной политики в России. Она приобрела гораздо более систематическое и всеобъемлющее институциональное оформление, а круг ее «мишеней» и методов, используемых для борьбы с врагами режима, существенно расширился. В результате репрессивность российского режима после 2012 года существенно возросла, хотя по мировым меркам автократий она по-прежнему остается низкой и по сей день, в 2020-е годы.

Страх и ненависть в России: «порочный круг» репрессий?

Репрессивная политика государства в позднем СССР заслуживает внимания с нескольких точек зрения. Прежде всего, нормативный идеал «хорошего Советского Союза», сложившийся в сознании немалой части поколения, социализировавшегося в период «долгих семидесятых» (1968–1985) и имеющий тенденцию укореняться по мере вхождения этих людей в возраст поздней зрелости327, затрагивает и механизмы государственного контроля, обеспечивавшие авторитарное равновесие. Все три опоры советского авторитаризма — ложь, страх и экономическое развитие (об экономическом процветании в СССР говорить не приходилось) — справлялись с обеспечением этих задач, хотя их эффективность снижалась со временем, пока они не рухнули к концу советской эпохи.

Ложь официальной коммунистической пропаганды на фоне усугублявшихся проблем советской экономики вынуждала режим в период «долгих семидесятых» все в большей мере использовать политику страха. Но вместе с тем советское государство смогло справиться с вызовами, которые создавало для него недовольство режимом со стороны сограждан — по крайней мере, в краткосрочной перспективе, — не прибегая к массовым репрессиям и не сталкиваясь при этом с открытым сопротивлением с их стороны. Руководителям позднего СССР удалось создать вполне действенные стимулы для того, чтобы политизированная часть советских граждан, недовольных режимом, предпочитала открытому «протесту» (voice) пассивный «уход» (exit) в разных формах (от пьянства и дауншифтинга до стремления к отъезду из страны), в то время как далекое от политики большинство, по крайней мере, внешне сохраняло лояльность (loyalty), тем самым поддерживая политический статус-кво328.

Когда после смерти Сталина советский режим вынужден был отказаться от использования массовых репрессий, государство столкнулось не только с подъемом диссидентского движения, но и с появлением массовых беспорядков, которые спонтанно вспыхивали в разных частях страны и по разным поводам329. Применение силы для их подавления (самый известный пример — Новочеркасский бунт 1962 года — был лишь верхушкой айсберга) было чревато немалыми рисками для политического руководства330. Поэтому советская репрессивная политика была серьезно реформирована и приобрела черты модели, которую рано ушедший из жизни белорусский политолог Виталий Силицкий охарактеризовал как «превентивный авторитаризм»331.

В основе этой модели лежало использование не только и не столько «активных мероприятий» по подавлению открытых врагов режима, сколько приоритет «профилактической работы», призванной не допустить распространения протестных проявлений в обществе. Репрессивная политика делала упор на мониторинг нелояльности среди граждан страны и на запугивание тех, кто проявлял ее публично в тех или иных формах. Арсенал средств, находившихся в распоряжении репрессивных органов, включал не только «кнут» карьерных ограничений и угроз уголовных преследований, но и «пряник» возможностей, которые открывали кооптация (шансы продвижения по службе) и подкуп (получение тех или иных материальных благ) в обмен на лояльность режиму.

На индивидуальном уровне риски наказаний за открытое неповиновение режиму в позднем СССР воспринимались как весьма высокие. Поэтому неудивительно, что даже те советские граждане, которые были нелояльны по отношению к властям, предпочитали отказ от публичных столкновений с ними. Хотя спрос на альтернативную информацию о положении дел в стране и в мире был немалым (о чем свидетельствовала большая аудитория вещавших на СССР зарубежных радиостанций)332, свободное обсуждение общественных проблем было ограничено «кухонными разговорами», но не выходило за их пределы. В отношении наиболее шумных и/или опасных противников советская репрессивная политика использовала широкий набор средств подавления — от фактических запретов на профессии и на доступ к публичной деятельности до использования карательной психиатрии и принудительной эмиграции.

Хотя число политических заключенных в СССР было относительно невелико, «точечные» репрессии против инакомыслящих подавали советским гражданам вполне ясный сигнал: несанкционированный общественный и политический активизм повлечет для них весьма высокие издержки. В этих условиях довольно узкий круг диссидентов имел мало шансов расширить свои ряды, несмотря на высокий потенциал недовольства в обществе и в кругах, близких к элитам. Даже снижение позитивных стимулов к лояльности советскому строю (вызванные, в частности, уменьшением возможностей для восходящей мобильности элитных групп) в этих условиях само по себе не могло усилить активизм, направленный против режима.

Последствия позднесоветской репрессивной политики для противников режима оказались разрушительными. Движение протеста в позднем СССР было организационно слабым, а к началу перестройки и вовсе оказалось почти сведено на нет333. Но главное — оно не имело ни ресурсов, ни возможностей предложить продуманные и реалистические альтернативы существовавшему в стране строю. Впоследствии, в период перестройки, этот дефицит идей проявился в полной мере334. Скрытое недовольство советской системой проявлялось в иных формах, нежели организованный протест, и в целом не создавало вызовов режиму до тех пор, пока не произошла смена лидеров и не начались новые попытки преобразований.

Именно они спровоцировали появление новой волны общественных и политических движений, которые были не слишком связаны с диссидентами эпохи «долгих семидесятых» (хотя ряд значимых фигур, таких как Андрей Сахаров или Сергей Ковалев, выступали в качестве символов демократического движения, они не были на первых ролях). Позднесоветская репрессивная политика позволила коммунистическому режиму отсрочить риски распространения протестов, обеспечив целому поколению советских лидеров относительно комфортное пребывание у власти и переложив накапливавшиеся проблемы на плечи их преемников.