Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

Хотя политическая история человечества по большей части была историей диктатур, в том числе прибегавших к жестоким репрессиям в отношении собственных сограждан, далеко не все современные автократы склонны опираться на массовые репрессии как средство поддержания своего господства.

Причин тому несколько. Во-первых, основные угрозы авторитарным режимам исходят не столько от протестующих масс, сколько со стороны различных сегментов элит314. С этой точки зрения усиление репрессивного аппарата опасно для авторитарных лидеров и элит, которые сами рискуют пасть жертвой репрессий не в меньшей, а даже в большей мере, чем рядовые граждане.

Во-вторых, в обществах, достигших относительно высокого уровня социально-экономического развития, массовое политическое насилие, и в особенности массовые репрессии не воспринимаются как легитимный механизм удержания власти315.

В-третьих, и на международной арене режимы, которые практикуют массовые репрессии, но не проводят честных выборов, сталкиваются с серьезными проблемами своей легитимации316. Вот почему современным авторитарным режимам приходится все больше опираться на использование иных политических средств. Наряду с репрессиями и с адаптацией ряда демократических институтов (выборы, парламент, партии) к своим нуждам317, в их арсенале инструментов политического контроля все более значимую роль играет изощренное использование механизмов пропаганды318.

По мере того, как «классические» («гегемонные») авторитарные режимы в современном мире все в большей мере вытесняются электоральными, снижаются масштаб и интенсивность подавления режимами своих сограждан. Феномены массовых репрессий, как ГУЛАГ или геноцид времен «красных кхмеров», уходят в прошлое, уступая место куда менее кровавым средствам удержания власти. Это не значит, что авторитарные режимы отказываются от преследования своих противников: «кнут» (подавление оппонентов) остается важнейшим инструментом в их арсенале наряду с «пряниками» в виде подкупа и кооптации.

При этом стратегия использования авторитарными режимами репрессий кардинально меняется. Политические репрессии все чаще имеют не массовый характер, а селективный. Они редко направлены против граждан в целом или отдельных социальных (этнических, религиозных и т.д.) групп. Скорее, они применяются против отдельных лиц и организаций, выступающих и/или способных выступить против режима. Такие репрессии носят явный и иногда даже демонстративный характер (аресты и заключение по политическим мотивам, ссылка, высылка из страны, пытки, исчезновение людей, политические убийства), но могут быть и неявными (слежка, перлюстрация корреспонденции, использование провокаторов, публичная дискредитация и изоляция)319.

Селективные репрессии выполняют не только и не столько карательные функции прямого возмездия в отношении врагов режима (хотя в ряде случаев присутствуют и эти мотивы), сколько сигнальные — предотвращение рисков распространения враждебной активности за пределы узкого круга непосредственных противников. Они демонстрируют элитам и рядовым гражданам, что их нежелательное, с точки зрения авторитарного режима, публичное поведение чревато большими потерями. Данная репрессивная политика может оказаться не менее эффективной с точки зрения выживания авторитаризма, но ее успех требует существенных усилий по чередованию кнута и пряника и по умелому и дозированному использованию инструментов политического контроля.

Сергей Гуриев и Дэниел Трейсман отмечают, что у современных авторитарных режимов уровень репрессий тесно связан с характеристиками экономического роста320. Устойчиво высокие темпы роста способствуют тому, что режимы прибегают к кооптации оппонентов и к покупке лояльности масс: граждане могут проявлять недовольство по тем или иным конкретным поводам, но редко выступают против авторитарных режимов и их лидеров. Но если темпы роста резко снижаются, режимам приходится сменить пряник на кнут и использовать против своих оппонентов мощь пропаганды (ложь) вкупе с селективными репрессиями (страх). Репрессивный поворот, таким образом, во многом служит проекцией тех объективно складывающихся условий и ограничений, с которыми сталкиваются авторитарные режимы321.

На другой аспект выбора стратегий репрессивной политики обращал внимание Кристиан Давенпорт, исследовавший реакцию демократических и авторитарных режимов на угрозы подрыва политического порядка со стороны их противников. Важную роль в этом выборе играет восприятие режимами значимости этих угроз, в свою очередь вызванное не общим уровнем протестов против режимов, а их внезапными всплесками. Более того, восприятие угроз усиливается, если угрозы проистекают из нескольких разных источников, а стратегии противников режима более разнообразны и включают в себя широкий репертуар средств борьбы (как мирных, так и особенно насильственных).

Чем более опасными кажутся угрозы, тем больше шансов на то, что на экзистенциальный вопрос «бить или не бить» (своих противников) режимы дадут утвердительный ответ. Главное, что определяет выбор стратегии со стороны режимов — предшествующий опыт применения ими репрессий. Если в прошлом репрессии помогли авторитарным режимам успешно справиться с угрозами выживанию, то шансы их применения снова резко возрастают, равно как масштабы и интенсивность репрессий322. Иными словами, одни репрессии зачастую порождают другие по принципу «порочного круга»: однажды пойдя по этому пути, авторитарные режимы готовы прибегать к репрессиям даже тогда, когда риски для их выживания не столь велики323.

Сочетание этих факторов и характеристик позволяет реконструировать в общих чертах логику репрессивного поворота в России в 2010-е годы. В 2000-е годы российский режим отличался низкой репрессивностью по двум основным причинам. Во-первых, вызванное экономическим ростом увеличение доходов само по себе способствовало повышению лояльности граждан324, а имевшиеся в распоряжении властей финансовые ресурсы помогали справляться с отдельными проявлениями недовольства масс (как в случае протестов против «монетизации льгот») и обеспечивать кооптацию части истеблишмента. Во-вторых, масштаб политических протестов в этот период был невысок, и ощутимой угрозы режиму они не представляли325. Поэтому репрессии носили по преимуществу локальный и таргетированный характер.

Главными способами борьбы с враждебными представителями истеблишмента служили их дискредитация и изоляция — независимые СМИ, общественные организации и активисты были загнаны в «гетто», не имея возможностей нанести Кремлю серьезный ущерб. Однако ситуация изменилась в ходе волны протестов 2011–2012 годов: хотя масштаб мобилизации противников Кремля сам по себе не создал серьезных вызовов режиму, ее демонстративный эффект превзошел любые ожидания326. Неудивительно, что «закручивание гаек», анонсированное Путиным после президентских выборов 2012 года, отчасти стало реакцией властей на восприятие ими новых угроз и вызовов (включая состав и репертуар протестов).