Константин Хайт - Коммунизм перед шаббатом. Краткий путеводитель по новой нормальности

Тут самое время задаться вопросом: если общество удовлетворяет нашу физиологическую потребность в прогнозируемом будущем, может и государство тоже для чего-то такого нужно, не случайно же лезет из той же щели, даром, что другим боком. И действительно, нужно.

Серебряный призер жалуется на свой проигрыш в финале. Стоит перед камерой, смотрит всему миру в глаза и плачет. Не то, чтобы ему совсем невдомек, сколько миллионов и миллиардов людей ни в какой Олимпиаде вообще не участвуют, не то, чтобы не ценил он свою трудом и потом добытую медаль, а все ж жалко, что не золотая. Была б золотая – хотелось бы две. И мировой рекорд.

Миллиардер присматривает новую яхту. Не то, чтобы старая совсем мала, просто новая круче. Длиннее, чем у Гейтса, роскошнее, чем у шейхов. Не стыдно людям показаться.

Небогатая семья ищет себе новый дом. Какой? Ну не хуже, чем тот, где мы были в гостях на прошлой неделе. И чтоб с балконом, как в этом буклете, и палисадником, как на той картинке. Она не знает, какой дом ей нужен и выбирает из тех, какие видит. По принципу «не хуже, чем».

Человек всегда хочет большего. Ему не надо покоя и сытости, не надо крыши над головой. Накормите его хлебом, он потребует пирожных, дайте пирожные – понадобится фуа-гра. Он и сам не знает предела своих потребностей, поскольку не ведает, какие еще потребности могут быть, в этом вопросе он ориентируется на соседей, друзей, журналы и сериалы. Хорошо жить для него означает «лучше, чем другие», из числа тех, с кем в принципе можно мериться достижениями. Чтобы его не обвинили в жадности, он предпочитает говорить «не хуже», но втайне стремится утереть нос: друзьям, начальнику, сослуживцам – кому угодно. Для нас, людей, именно это обычно зовется уютом и комфортом.

Медведю не нужна самая большая в лесу берлога. Ему нужно, чтобы другие медведи не мешали нагуливать вес перед спячкой – и только. Одна волчья стая не соревнуется с другой в том, кто загрызет больше оленей, будет полный желудок и ладно. И только человек движим разностью потенциалов, только он испытывает врожденную потребность в неравенстве. Не в равенстве, как убеждают нас гуманистически настроенные недотепы, а в неравенстве. И именно благодаря этой странной потребности общественное благо все время требует перераспределения. А перераспределением, в свою очередь, занимается государство.

Что значит «государство перераспределяет нераспределенное»? – возмущенно взметнулись справа друзья-либертарианцы. – Да оно отбирает, отнимает кровно нажитое самым беспардонным образом!

Что значит «перераспределяет»? – ринулись, с другой стороны, патриоты-государственники, – да оно создает это самое благо и дарует его неблагодарным, если бы не государство, все б давно с голоду померли, или были бы угнаны в беспощадное западное (восточное, северное, южное – кому какое не нравится) рабство.

Остыньте, джентльмены. Вы же не применяете свои политические пристрастия к законам физики. Как гром с молниями, как наводнение, извержение, и прорастание пшеницы на черноземе, государство, как таковое не друг и не враг, а объективное явление, ни от кого из нас не зависящее. Конкретные персоналии в государственной власти могут меняться, у них могут быть определенные политические воззрения, они могут плести интриги и играть в какие-то игры, могут мнить себя всемогущими и надувать щеки, но они всего лишь часть неизбежной и почти неизменной конструкции, позволяющей коллективу людей распределять между собой образовавшиеся в нем ценности. Более того, чем выше взбирается индивид по карьерной лестнице, тем меньше зависит от его личных качеств, морали, желаний и установок, тем сильнее он вынужден подчиняться объективным закономерностям и бесполезнее любые попытки плыть против их течения. Сколько не напяливай на себя орденов, сколько не самодурствуй в частных вопросах, не выдавай законы природы за собственную мудрость, но стоит сделать что-то им поперек – и глухое вязкое сопротивление съедает инициативу, искажает ее до неузнаваемости, превращает в собственную противоположность. Начни бороться всерьез – полетишь вверх тормашками, какой бы ни был великий император.

Летали. Петр III летал и Павел. Генрих IV и величайший из реформаторов в истории Гай Юлий Цезарь. Кеннеди летал и Хрущев. За непонимание незамысловатой истины, что самодержавный монарх в принципе не может вообще ничего, что свобода есть, простите за незаковыченную цитату, осознанная необходимость, и только босоногий дикарь имеет возможность жить собственным произволом, причем скорее всего плохо и недолго, многие сильные мира расплатились троном, а иные и жизнью.

Впрочем, государственная власть – это все же не государство. Власть принадлежит конкретным людям с именами, воспитанием, моралью и совестью, к ним можно предъявлять претензии хотя бы за то, что они сидят там, где сидят. Государство же от конкретных властей не зависит, оно суть машинка, собирающаяся в одинаковых условиях более-менее определенным образом и делающая то, на что этими условиями запрограммирована. А запрограммирована она распределять нераспределенное благо.

Нераспределенное вовсе не означает ничье. Любое достояние всегда кому-то принадлежит, другое дело, может ли владелец его удержать. Если нет – во многих случаях целесообразно благо изъять и передать другому владельцу.

И снова будем аккуратны – целесообразно не значит справедливо. Справедливость – штука сложная, до нее еще мотать и мотать, целесообразность, оптимальность – гораздо проще. Можем отобрать – отберем. Вопрос исключительно в том, каким образом. При капиталистическом строе – выкупим, при феодальном – изымем. Первое кажется приятнее, на деле же каждая конкретная ситуация оборачивается по-своему. Хотя бы потому, что феодализм гораздо более предсказуем: тут нужно договориться с одним начальником, а не продать себя или свой товар целым толпам разношерстных клиентов. Кроме того, подавляющему большинству из нас продавать, вообще говоря, нечего, кроме собственного времени и труда, а это мало чем отличается и от служения сюзерену, и от проституции. В общем, как всегда, при феодализме хорошо жить, если родился герцогом, при капитализме – если банкиром. Во всех остальных случаях придется жрать дерьмо и надеяться на социальные лифты.

Мы никогда не узнаем, о чем думала королева Изабелла, соглашаясь дать денег безродному капитану Колумбу. Вряд ли ее так уж не устраивала феодальная система только что отвоеванной и объединенной Испании. Но вот потянулись через Атлантику галеоны потосийского серебра, помчались в Португалию индийские и индокитайские товары, начала расти как на дрожжах масса нераспределенных благ, и европейский феодализм приказал долго жить. Напрасно Карл V носился по Европе, сращивая белыми нитками расползающуюся громаду своих владений: мир, где пушки покупают за деньги, а не деньги отбирают посредством оружия, требовал совершенно другого обращения, через недолгое время Валленштейн продемонстрирует, какого именно. И совершенно неважно, что об этом думали короли, важно лишь, сумели они воспользоваться моментом, или нет. У Генриха VIII и Елизаветы I это получилось блестяще, у Густава Адольфа – так себе, у Ришелье неплохо, хоть и поздновато, у Габсбургов совсем хреново, у турок, несмотря на их Золотой век – тоже.