Знание-сила, 2008 № 07 (973)

Основная масса ныне существую - щих Бранхиоподов живет в пресных водоемах, и, как мы уже знаем, останки древнейших насекомых находят тоже там. При этом такие останки свидетельствуют, что Бранхиоподы массами появились в пресных водоемах как раз в то время, что и первые насекомые. С учетом генетического сходства все это побуждает думать, что у этих двух групп существовал общий предок, который впервые освоил пресные водоемы за несколько миллионов лет до начала Девонской эпохи, то есть примерно 423 — 416 миллионов лет назад. Интересно, что примерно тогда же вышли на завоевание суши первые Тетраподы. (Теперь мы уже понимаем, что это просто «четвероногие», но так как по-научному «ногами» считаются любые аналогичные конечности, в том числе и крылья, то к Тетраподам относятся также и птицы.) Они тоже вышли из пресной воды, где жили как первые амфибии. Суша, в отличие от морей и океанов, еще не была никем заселена, и произошло что-то вроде взрывного появления множества новых видов, быстро заселивших все мыслимые и немыслимые экологические ниши. Вот чем объясняется нынешнее многообразие видов насекомых.

Ученых давно мучил вопрос: почему насекомые, так разнообразно расплодившиеся на суше, не сумели сделать этого раньше, в соленых водах. И почему ракообразные, так блестяще освоившие эти воды, не смогли массами вторгнуться на сушу. Новое, изложенное выше объяснение эволюции насекомых показывает, что на самом деле ракообразные вторглись на сушу только в виде насекомых. А насекомые не смогли так же успешно вернуться в моря, потому что ко времени их появления ракообразные уже заняли все пригодные ниши в соленой воде. Главное, однако, в новой гипотезе происхождения насекомых состоит в том, что она просто, правдоподобно и убедительно объясняет, почему никто никогда не находил останки насекомых раньше Девонской эпохи.

Александр Сосланд

Душевные болезни привлекают к себе внимание не только тех, кто вынужден ими заниматься по долгу службы. Они давно стали достоянием культуры, вросли в культурный контекст, вошли в число излюбленных объектов изображения в искусстве. Интерес к этому феномену весьма велик и в наши дни. Так чем же и почему нас привлекает безумие?

Странный вопрос. Казалось бы, нет почти ничего более страшного в жизни, чем сойти с ума. Душевная болезнь — почти всегда невыносимое мучение, часто сломанная или, по меньшей мере, тяжело осложненная жизнь.

Для большинства так называемых здоровых душевнобольной — человек, который «неправильно» мыслит или рассуждает, «неправильно» себя ведет. На самом деле все гораздо более сложно и драматично. «Кривая» логика, неадекватное поведение — не более чем поверхностные явления, на глубине же — тяжелые эмоциональные расстройства. Это страх, ощущение угрозы собственной жизни, крушения мира. Бред, бредовое поведение — не более чем попытки справиться с первичными тягостными ощущениями.

Почему же так часто в разных речевых ситуациях мы встречаем слова, обозначающие безумие как нечто привлекательное?

Мы говорим: «это безумно красиво», «он безумно влюблен», «с ума сойти, как это здорово», «это был сумасшедший поступок», «он(а) сводит меня с ума», «гениально до безумия». Слова, связанные с безумием, означают здесь высшую степень восхищения. Ничего тягостного, ничего напоминающего об ужасающей реальности душевных болезней, психиатрических клиник, психотропных препаратов и т.п.

«Безумие» здесь выступает как некая мера силы чувств. Оставаясь «нормальными», трезвыми, мы не можем отдаться полноте переживаний, обрести эмоциональную раскрепощенность... Оно здесь — метафора, и, разумеется, связь «безумия» и «удовольствия» возможна лишь в метафорическом ключе.

Чтобы разобраться в этом противоречии («безумие» как беда и «безумие» как радость), мы должны понять, что речь идет о двух разных феноменах. Есть, как уже сказано, реальность душевной болезни. Эта реальность описывается языком соответствующей науки — психиатрии и социальной практики — изоляции и терапии. Здесь господствует терминология, выработанная профессиональным сообществом. О болезни говорят, что это, например, «рекуррентная шизофрения с преобладанием онейроидно-кататонических расстройств» или «пассивно-агрессивное расстройство личности».

Но душевные болезни слишком глубоко встроены в разные формы жизни и давно стали предметом разных культурных практик: сакральных, религиозных, художественных. В различных сферах культуры тема безумия приобрела совершенно особый характер, отличный от того феномена, которым занимаются психиатры. Именно в культурном контексте душевная болезнь обрела свои «позитивные» свойства, о которых говорилось выше.

Итак, есть два типа безумия: первый — предмет научных и терапевтических практик и второй — явление культуры. И между ними, как мы увидим, совсем немного общего.

Более того, между ними есть своего рода конкуренция, бывают даже серьезные конфликты. Одно из лучших описаний этого конфликта принадлежит А.С.Пушкину. Найдется ли более подходящая иллюстрация к нашей теме?

Не дай мне Бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Не то, чтоб разумом моим

Я дорожил; не то, чтоб с ним

Расстаться был не рад:

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Пустился в темный лес!

Я пел бы в пламенном бреду,

Я забывался бы в чаду

Нестройных, чудных грез.

И я б заслушивался волн,

И я глядел бы, счастья полн,

В пустые небеса;

И силен, волен был бы я,

Как вихорь, роющий поля,

Ломающий леса.

Да вот беда: сойди с ума,

И страшен будешь, как чума,

Как раз тебя запрут,

Посадят на цепь дурака

И сквозь решетку, как зверка,

Дразнить тебя придут.

А ночью слышать буду я

Не голос яркий соловья,

Не шум глухой дубров -

А крик товарищей моих,

Да брань смотрителей ночных,

Да визг, да звон оков.

Сумасшествие, как таковое, представляется лирическому герою стихотворения чем-то вроде первобытного рая. Вольное дитя природы, он чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы не страх заточения.

Здесь романтическое представление о безумии сталкивается с представлением о психиатрической реальности. Испокон веков изоляция — главный элемент этой реальности, главная составная часть политики общества по отношению к душевнобольным, основной «пугающий элемент» этой реальности.