Знание - сила, 2007 № 04 (958)

Совершенно иная ситуация в постсоветском социуме (общество здесь, строго говоря, еще не сложилось). Он во многом остался мобилизационным, в нем отношения между центром и периферией, властью и массой складываются принципиально иначе, нежели в развитых современных обществах Запада. Советская модель этих отношений построена на жестком противопоставлении и репрессивном контроле властного центра над всеми формами коллективной жизни. Сейчас эта модель находится в состоянии общего, резко выраженного и практически неуправляемого распада, перерождений, новообразований (в медицинском смысле слова). В этих условиях рейтинги первых лиц и линейные распределения ответов на стандартизированные вопросы конечно же не венец, а лишь начало собственно исследовательской работы. Необходимо реконструировать и понять ориентиры и мотивы опрошенных людей, групповые и институциональные рамки их деятельности, социальные процессы, определяющие их пристрастии и антипатии, надежды и страхи, ответы и умолчания. Без подобной систематической рефлексии и теоретической работы графики остаются всего лишь витринным муляжом проведенной работы, эпигонской, внутреннее зависимой попыткой показать, что и у нас «все, как у больших».

Повседневное и систематическое сочетание двух этих планов исследовательской практики при поддержании их достойного профессионального уровня — вот тот тип социологической работы, который был предложен Левада-Центром, задан его руководителем. Важно еще одно: эта идея, нестандартная, новаторская и сама по себе, была реально воплощена в структуре отделов Центра, в общей конструкции нашего журнала «Мониторинг общественного мнения», а доводить идеи до практического завершения всегда было жизненным принципом Левады. Большой массив таблиц и графиков соединяется в «Мониторинге» (сегодня — «Вестнике») с несколькими крупными концептуальными разработками по проблемам экономики, политики, культуры нынешнего российского социума. Более чем в шестидесяти из восьмидесяти пяти вышедших на нынешний день номеров журнала первой среди этих проблемных статей стояла статья Юрия Левады.

Почти все опубликованное на страницах журнала было сведено автором в два объемистых сборника: «От мнений к пониманию. Социологические очерки 1993—2000» (2000 г.) и «Ищем человека. Социологические очерки 2000—2005» (вышел в 2006-м, за два с половиной месяца до кончины Юрия Александровича). Несколько моментов в этих книгах кажутся мне ключевыми и сквозными для Левады как исследователя.

Это сознание кризиса социальных и ментальных структур советского общества. На подобном геологическом изломе обнажаются скрытые пласты и породы; Левада стремился их увидеть и концептуально зафиксировать. Отсюда же исследовательский интерес Левады к атипичным ситуациям и процессам привыкания к ним, обживания их, рутинизации чрезвычайного (так он описывал, в частности, реакцию Америки и мирового общественного мнения на 11 сентября и затихание катастрофических ожиданий на протяжении года; в этом же ключе он реконструировал устройство и функции «русского долготерпения»).

Это проблематика элиты и массы, особенности массовых действий и настроений именно как массовых, то есть не просто объединяющих большое количество людей, но проявляющих в таком состоянии новые качества, не сводимые к индивидуальным особенностям и групповым свойствам. Леваду особенно интересовал сложный, многоуровневый феномен доверия, который соединяет разные группы и институты социума, связывает образ и поведение элит с ожиданиями и стереотипами массы.

Это также внимание к символам и символическим структурам поведения — внимание не культуролога или историка, которым важны происхождение и взаимосвязь символов, как таковые, а именно социолога. Леваду символы занимали в связи с их способностью вносить в социальные формы смысл, объединяющий участников. И способность самих социальных форм придавать символам структуру. Такой социологический взгляд, в высшей степени характерный для отцов-основателей социологической науки, но потом из «нормальной социологии» почти ушедший, едва ли не полностью отсутствует в нынешних отечественных исследованиях. Тут массовое поведение — в частности, поведение респондентов — чаще всего трактуется как индивидуальное и описывается по элементарной модели «стимул-реакция».

Наконец, едва ли не главный исследовательский интерес Левады в последние пятнадцать лет был в социальной антропологии: проблема человека, человека советского и вообще социальных типов человека, которого он однажды назвал «институтом институтов».

Стоит подчеркнуть: проблемы культуры и особенно личности оказались для мировой социологической теории середины и второй половины ХХ века в самых лучших, классических ее работах чрезвычайно затруднительны. Образцы экономических отношений (рынка) или политического воздействия (включая манипулирование через СМИ) оказались для социологов и политологов проще, удобнее, использовались либо молчаливо подразумевались куда чаще. Левада и здесь взялся за непривычное и наиболее трудное — не отказываясь от экономических моделей, но рассматривая их как частный случай более сложных смысловых конструкций и контекстов (культурных, исторических, игровых).

Интерес к сложности вообще отличал Юрия Леваду как ученого (его однокашник и друг Мераб Мамардашвили видел жизненную задачу интеллектуалов в «культивировании сложного»). Характерно, что само мышление Левады, при всей его индивидуальной яркости первопроходца, было не столько сольным, сколько оркестровым. Глядя на него, я часто вспоминал мандельштамовское: «Он дирижировал Кавказскими горами...» Левада любил не только работать, но как бы и думать вместе. В коллективной работе общей мысли его усилиями лидера и организатора среди любых, даже самых неблагоприятных обстоятельств создавался целый мир, реальный, а не утопический «второй мир» общего мышления как взаимопонимания и взаимоподдержки. Такую задачу социально-интеллектуального зодчества можно назвать художественной.

Говоря о «высоком», Кант предлагал не сводить его просто к «очень большому» или суммированию множества «малого»: для подобных явлений, писал он, у нас вообще как бы нет внешней меры, поскольку они сами себе и масштаб, и закон. Продолжая это рассуждение, я бы назвал Юрия Леваду взрослым человеком, научившимся «ходить без помочей» (Кант считал это главной задачей Просвещения). Чего это ему стоило на протяжении жизни, мог бы, наверное, рассказать только он сам.