Знание - сила, 2007 № 04 (958)

Только в 1948 — 1950 годах в печати появляются 183 статьи, посвященные Атлантропе. «Масштаб этого проекта далеко превосходил план Маршалла, обещая одним махом решить все проблемы разоренной Европы» (В. Фойгт). Немало видных промышленников поддерживало крупный и очень прибыльный инвестиционный проект — застройку жильем и заводскими корпусами, транспортными системами и коммуникациями пустыря размером с Францию и Нидерланды.

И мало кто думал тогда о сбережении природы или угрозах ей, исходящих от человека. Да и сам Зергель не задумывался об изменениях климата, которые вызовет быстрое высыхание моря, омывающего Европу, о дальнейшем наступлении Сахары, о тектонических процессах, что произойдут, когда нагрузка на земную кору — пресловутая «толща вод» — исчезнет. Наконец, его даже не заботило, что он отвоюет у моря не тучный чернозем, а бесплодную землю, до омертвения пропитанную солью. На этой земле вместо полей и пастбищ найдется место разве что асфальту дорог, техническим коммуникациям, заводам и фабрикам.

Мы крепки задним умом. Теперь- то мы знаем, что сооружение Гибралтарской плотины приведет к экологической катастрофе невиданных масштабов. Резко уменьшится количество воды, испаряющейся с поверхности Средиземного моря, а значит — и осадков во всем регионе. Одна засуха спешит сменить другую. Уровень грунтовых вод тоже резко падает. Целинные земли, отвоеванные у моря, превращаются в пустыню. Мало того! Катастрофа будет не региональной, а мировой. «Ведь средиземноморская вода не может бесследно исчезнуть, — пишет немецкий климатолог Штефан Рамсторф. — Она окажется в других морях. Уровень Мирового океана повысится примерно на метр. Целые прибрежные регионы будут затоплены».

Однако в то время эти возражения не приходили в голову даже критикам проекта. От Гибралтарской дамбы отказались не потому, что поняли пагубность безоговорочной веры в прогресс, а по той причине, что поверили в новое «детище прогресса» — атомную энергетику. Казалось, будущее за мирным атомом, а не за монструозными каскадами ГЭС.

Защищать памятный проект было некому. Мечта об Атлантропе умерла в день смерти ее творца. Вечером 4 декабря 1952 года он едет на велосипеде по Мюнхену, спеша на очередную лекцию, ведь он любит выступать перед публикой. Водителя автомобиля, сбившего его, так и не найдут. Сам провидец через три недели умрет от полученных травм. Пять лет спустя, на последней конференции, посвященной Атлантропе, ее участники признают, что идея изжила себя.

Европа устала от утопий, от чрезмерного напряжения сил. Европейцы хотели жить сегодняшним днем, а не строить «идеальный мир» для своих потомков. Пафос больших целей, великих строек, сверхзадач, рассчитанных на несколько поколений вперед, наконец угас. Жизнь стала приятно теплиться — как и там, у берега моря, все так же несущего свои волны.

Андрей Журавлев

«...И совсем недавно эта странная птица, Archaeopteryx, с длинным, как у ящерицы, хвостом, несущим по паре перьев на каждом сочленении, и с крыльями, снабженными тремя свободными когтями, была открыта в оолитовых сланцах Золенгофена. Вряд ли какое-либо из современных открытий доказывает убедительнее, чем это, как мало мы еще знаем о прежних обитателях мира», с восторгом и удивлением истинного ученого отмечал Чарльз Дарвин в шестой редакции «Происхождения видов».

135 лет спустя палеонтологи все еще могут с тем же восторгом и удивлением повторять его слова, вставляя вместо названия Archаeopteryx множество других, под которыми они описывают все новые виды, некогда населявшие планету, причем не просто отдельные вариации уже известных форм, а нечто действительно новое и доселе не только неведомое, но даже и не предполагаемое, каким был для своего времени древнекрыл. (Пусть теперь он и не считается переходным звеном между пресмыкающимися и современными птицами, но он все-таки был ранней формой иных летающих оперившихся существ, наглядно доказывая, что эволюция не только происходит, но и как бы «пытается» решить одну и ту же задачу самыми разными способами.)

Необычные открытия поджидают везде, даже в такой, казалось бы, истоптанной ногами палеонтологов земле, как Испания (там проходят практику студенты Германии и Англии, копается несметное число любителей), хотя на все полевые исследования предоставляется всего несколько часов. (Одна из неожиданностей встретилась в книжном магазине, рядом с гостиницей — на его витрине красовалась переведенная на испанский язык моя собственная книга, сопровождаемая словами: «В Европе продано 40 тысяч экземпляров!» А чуть дальше торгуют пивом из России. Конечно, пока ручеек «пивоевроев» уступает бурному потоку нефтедолларов, но что делать, если нынешнее руководство страны считает, что нужно как можно скорее обменять все невосполнимые ресурсы государства, стремительно растущие в цене, на бумажки, столь же быстро обесценивающиеся — ведь любому дураку, если только он не состоит в очередной правящей партии, ясно, что нефть уже никогда не подешевеет, но постоянно будет дорожать! Впрочем, выбирают у нас, как известно, по партийным спискам, а не по принципу профпригодности).

Итак, суббота (лекционные и лабораторные курсы не дают возможности вырваться за пределы города на неделе). В 9 часов утра неспешно отъезжаем от дверей факультета наук о Земле Сарагосского университета и направляемся на юг, где в районе городка Кодос на поверхность выжат небольшой ломоть отложений позднего протерозоя возрастом примерно 550 миллионов лет. Желто-кирпичные улицы города быстро сменяются красными приплюснутыми холмами долины Эбро с еще не ожившими коряжками виноградников, но с вполне бодрыми хозяевами многочисленных винных хозяйств Кариньены, Панисы и других мест, чьи произведения вкусом совсем не уступают знаменитым напиткам Валенсии и Риохи.

Слева испанский кембрийский червь с ножками на фоне своего китайского родственника

Образец с многочисленными лингулидными брахиоподами из Муреро (ок. 500 млн лет)

Впрочем, в отличие от местных завсегдатаев, начинающих с бутылочки- другой «гасады» (смесь красного вина и газированной воды, прекрасно утоляющая жажду в зной), приходится отложить момент дегустации до вечера. В 10 с небольшим поднимаемся в Иберийские горы и останавливаемся на берегу рио Грио — небольшого ручейка, по нашим понятиям, который, однако, разделяет два совершенно разных в геологическом отношении блока, некогда ведших самостоятельную жизнь различных микроконтинентов. По правому северному борту речки протягивается узкая иссиня- черная полоска морских известняков. Они-то и считаются единственными в Иберийских горах протерозойскими отложениями, поскольку какие-либо органические остатки в них не найдены. Десять минут уходит на рекогносцировку — любование цветущим мартовским миндалем, вишней и фиалками (в России все еще продолжалась бесконечная зима) и собственно поверхностью пород.