Знание- сила, 2006 № 10 (952)

Умудренный открытиями в Южной Америке, Гумбольдт станет первым пропагандистом новой эволюционной веры в масштабе всего Космоса. Этим словом германский патриарх назовет свою главную книгу. Ее последний том выйдет в свет в 1859 году — одновременно с главной книгой Чарльза Дарвина. Его кругосветное плавание на "Бигле" начнется в тот год (1831), когда Фарадей откроет первые законы электромагнетизма, а Галуа изучит удивительные симметрии алгебраических полей, открытых Гауссом.

Но пока теория групп не создана; симметрии природных объектов приходится изучать путем их морфологической классификации. В этом ремесле уже выросло немало мастеров. Самые видные среди них — Рене Гаюи, Жан Батист Ламарк и Жорж Кювье, профессора в музее натуральной истории в имперском Париже.

Гаюи первый начал точно измерять плоские и двугранные углы разных природных кристаллов и открыл сравнительно небольшое разнообразие их форм. Этот факт подтверждает гипотезу Дальтона об атомной структуре любых веществ... Но, увы: связать атомные веса и иные свойства элементов с геометрией природных кристаллов пока никто нс умеет! Эта проблема будет решена лишь в XX веке в рамках квантовой химии и теории групп Ли. Поэтому известность Гаюи в ученых кругах Европы не сравнима с известностью его более красноречивых коллег, классифицирующих разнообразие биосферы.

Ламарку досталась кафедра зоологии беспозвоночных. С ними он старается сделать то же, что Гаюи сделал с минералами. В общем, это удается Ламарку. Он уже создал единую систему описания любых многоклеточных беспозвоночных животных — членистоногих и кишечнополостных, моллюсков и червей. Теперь Ламарк заполняет свою схему тысячами хорошо или плохо известных видов животных. Так Линней работал с растениями; так сто лет спустя Пастер и Кох будут работать с микроорганизмами. Но о путях возникновения чудес биосферы Ламарк не может сказать ничего убедительного, хотя он верит в эволюцию так же свято, как Линней нс верил в нее. Ибо не видно внутри живых существ таких "атомов", которые могли бы своими химическими либо физическими свойствами предопределить внешние черты животных и растений! Оттого размышлять о путях эволюции старый Ламарк (ровесник Лавуазье и Вольта) вынужден на философском уровне. Поэтому он не может найти общий язык с молодым Кювье, ровесником Фурье, Наполеона и Гумбольдта...

Молодые питомцы революции склонны искать причины любой эволюции в цепочке внешних катастроф, а не внутренних закономерностей тех систем, которые они изучают. Они верят, что новые виды животных в биосфере возникают так же, как политические партии в революционном обществе: путем катастроф, где гибнут Лавуазье и Робеспьеры, порождаются Империи либо Академии. Но ведь это лишь половина правды!

Академия Наук во Франции сложилась за 200 лет до Революции, а монархическая бюрократия — за 350 лет до империи Наполеона. Не будь столь глубокой культурной базы, французская Революция не отличалась бы от переселения варварских народов на руинах Римской державы! Надо думать, что земная биосфера и человеческая Ойкумена имеют нс менее глубокие корни в истекших тысячелетиях — или даже в миллионах лет? Никаких "геологических часов" в науке пока нет. Но скоро геологи-самоучки Седжвик, Мерчисон и Лайель составят первую хронику фанерозоя на Земле — по следам древних организмов в скалах Британии и Уэльса. Показательно, что крестным отцом Мерчисона и Лайеля в естествознании станет химик Дэви — открыватель новых металлов и блестящий лектор в научно-популярном Королевском Институте.

Новые гении вырастают только на плечах у старых гениев! Так, на плечах Гумбольдта, Мерчисона и Лайеля вырастут Дарвин и Мендель. Первый из них создаст наглядную геометрию эволюции, а второй — ее вычислительную алгебру. Как только следующее поколение гениев сумеет сочетать эти ветви естествознания (на базе старой доброй химии), так сразу родится биология XX века. Но нескоро это случится: уж очень древние и сложные корни накопила биосфера Земли!

Иное дело — культурное наследие Древнего Востока. Огромная научная добыча Египетской экспедиции Бонапарта понемногу входит в научный обиход Англии и Франции. На этом тушом пастбище очень скоро вырастут первые египтологи. Характерно, что среди них окажется Томас Юнг — блестящий физик, только что измеривший длину волн света. Этот дерзкий англичанин следует примеру скромного немца Георга Гротефенда, учителя математики, который только что прочел первые знаки древнеперсидской клинописи. Скоро голоса царей Кира и Дария зазвучат в унисон с голосами библейских пророков... Но еще раньше физик Юнг и филолог Шампольон пробьют вековую стену забвения между греческим алфавитом и египетскими иероглифами. Их главное дело — открыть людям "генетический код" древнейшей цивилизации на Земле, подать пример коллегам в дешифровке всех прочих кодов земной ноосферы и биосферы. О последствиях столь дурного примера в науке можно не беспокоиться...

Рафаил Нудельман

Нет, "Луна зевает" — это, конечно, метафора. Хотя, если честно, то всем своим видом лунный серп действительно напоминает зевок. Да и появляется он как раз в то самое время, когда всем живым существам спать хочется.

Представьте себе себя об эту пору: вот вы широко раскрываете рот, глубоко вдыхаете, коротко выдыхаете и смыкаете челюсти. Вы зевнули, и вам, конечно, невдомек, что вы повторили в этот момент одно из самых древних действий, свойственных нашим животным сородичам. Ибо зеваем не только мы — зевают млекопитающие, зевают и большинство представителей позвоночных. Даже рыбы, даже черепахи, даже крокодилы. Даже птицы. Не верите? Посмотрите на фотографию зевающего попугая. Впрочем, пчелы не зевают. Что до людей, то они начинают зевать очень рано, еще во чреве матери, в первые три месяца своего внутриутробного развития.

Что еще интереснее — оказывается, зевание представляет интерес для науки. Более того, его вовсю изучают исследователи, интересующимися механизмами бессознательного поведения. Надо сказать, что это явление очень удобно для изучения. Его можно точно описать, его легко воспроизвести, и для соответствующих экспериментов не нужны ни специальные животные, ни специальные приборы. В качестве подопытных MOiyr выступать обыкновенные здоровые люди, в качестве приборов достаточно секундомера, ручки и блокнота.

И вот какие предварительные данные были получены при научном подходе к данному феномену. Во-первых, выяснилось что зевание — акт хотя и шаблонный, но довольно разнообразный по длительности и форме. Это краткий, быстрый ответ на простой стимул. Раз начавшись, зевок продолжается с неизбежностью чиханья. Его нельзя подавить, поэтому "половины зевка" не бывает, как не бывает половины прыжка или половины чиха. Длительность одиночного зевка составляет в среднем 6 секунд, с разбросом от 3,5 секунд до значительно больше средней. Однако зевки редко бывают одиночными. Как правило, они возникают очередью, с большим разбросом интервалов между "выстрелами" — вокруг среднего в 68 секунд. При этом между частотой и длительностью зевков нет никакой связи. Зато частота зевания, как показал канадский ученый Бубеник, зависит от концентрации в мозге тех же нейротрансмиттеров — серотонина, допамина и т.п., которые управляют нашими эмоциями, настроением и аппетитом. А вот нейротрансмиттер эндорфин подавляет зевание — чем его больше, тем частота зеваний меньше.