Знание-сила, 2005 № 08 (938)

И еще одно, может быть, самое важное. Чтобы надежно освоить и присвоить Чужое, надо его неправильно истолковать. Чужое, понятое и принятое в своих аутентичных и автохтонных смыслах, с известной вероятностью не имеет к нам никакого отношения. Чтобы заимствованное слово (жест, правило, что угодно еше) прижилось на новой почве, его надо насытить смыслами, обогатить обертонами, характерными и актуальными для новой.среды, о которых оно и не подозревало в своих родных контекстах. Подобным образом в Японии заимствованные с Запада современные технологии, занявшие в жизни страны такое большое место, смогли его занять лишь потому, что встроились в совершенно другие контексты и приобрели другие значения. Самой своей эффективностью в новой среде, как думают европейцы, эти западные техники обязаны тому, что там они будто бы "менее привязаны к определенным перверсиям" (то есть извращениям) "западноевропейского логоса" (как выразился Леви-Стросс). Достойно отдельного рассуждения, к каким "перверсиям" сугубо японского происхождения нашли возможность привязаться плоды западного опыта, чтобы не вызвать там отторжения. Потому что, похоже, скорее всего приживается то Чужое, которое каким-то образом задевает — или кажется, что задевает — некие "родные" болевые точки, проблемы, нераспутанные узлы. Оно — в силу новизны — кажется более эффективным средством их распутать. Тогда как на самом деле оно — лишь очередной угол зрения "Своей" культуры на себя же. А никакое не Чужое.

Тем более что в каждую работу с Чужим, в каждое его усвоение (даже в то. которое сопровождается очень большим очарованием и желанием этому Чужому уподобиться) обязательно встроена та ил и иная защита от него: своего рода "техника безопасности", чтобы нас не размыло, не разрушило, не увело этим Чужим от того, что нами уже освоено. Полагая, будто уподобляемся Чужому, мы на самом деле защищаемся от него едва ли не самым изощренным способом: перетолковываем его, превращая в неизбывное Свое.

"Свое" приходится создавать: выращивать, культивировать, приручать. Правда, оборотная сторона этого процесса, даже необходимое условие — то, что создавать надо и Чужое.

Немецкий философ Бернхард Вальденфельс в свое время сказал, что в опыте "Чужого" становится доступным само Недоступное. Это — одна из многочисленных причин того, почему Чужое стоило бы сохранять во всей его чуждости.., если бы оно не сохранялось в этом качестве само. (Как правило, все решительно опыты покорения — и тем самым устранения — Чужого в истории типа, например, покорения европейцами иных континентов заканчивались только производством очередных форм и обликов неистощимого Чужого.) Друтое дело, что есть специальная область культурных задач: поддерживать у этого Чужого форму, воспроизводить и уточнять его культурно внятный образ. Говорить о нем как о Чужом.

Ведь кроме Другого, человеку необходимо еще и Чужое. Кроме того, что способно стать хоть в какой-то мере Своим — то, что не станет Своим никогда. Куда, более того, мы вытесняем все, что больше не можем чувствовать Своим.

Наше Чужое растет вместе с нами. Оно — возможность нашей свободы от самих себя, от собственных преодолеваемых состояний. Так, в том же языке постоянно вытесняется из активного оборота часть лексики, воспринимаясь сначала как старомодная, затем как архаичная, затем и вовсе как непонятная. Это - своего рода расчистка области культурного существования от материала, который больше не чувствуется жизнеспособным.

Возможно, окончательных ответов на вопросы: что вообще такое Свое и что такое Чужое? как одно становится другим? есть ли такое Чужое, которое неспособно стать Своим в принципе?

— не будет никогда. Хотя бы уже потому, что ответы на них переживаются, чувствуются кожей и внутренностями в каждый данный момент жизни и в каждый следующий момент могут измениться.

Когда мы движемся из Своего в Чужое — впереди нас идет язык, прощупывая и создавая нам дорогу. Когда что-то движется из Чужого к нам — язык встает защитной стеной: подвижной, пластичной, проницаемой. Чужое и Свое — разные приемы картографии одного и того же человеческого мира, а карта его — язык. Более того, похоже, что Чужое при всей его обязательной чуждости — на самом деле одно из имен Своего. Доказательство этому то, что мы о нем вообще говорим. V действительно, абсолютно, тотально Чужого не может быть имени в нашем языке, оно неспособно быть фактом опыта. Но это снова — совсем другая история.

Игорь Лалаянц

Генно-модифицированные (ГМ) люди пока запрещены законом.

В большинстве стран Европы, в Соединенных Штатах, в России. Однако под луной ничто не ново. ГМ-люди были всегда...

Генетическое модифицирование человечества — совсем не новая опасность, генетические эксперименты над собой человечество ставило всегда. Гигантское генетическое разнообразие человеческих популяций — а человек ничем не хуже любого другого вида — всегда таило в себе множество рецессивных мутации, никак не проявляющихся у большинства их гетерозиготных носителей. Человек может нормально жить с довольно большим количеством вредных аллелей в геноме — норма на одного человека - в среднем 3-4 летальные мутации, находящиеся в геноме в количестве всего одной копии, а потому нс проявленные. Другое дело, если организм подучает мутантный вариант гена от обоих родителей — такая мутация проявится обязательно. Но вероятность встречи двух носителей редкой мутации очень мала — вряд ли они познакомятся и поженятся, ведь выбор партнеров в современном обществе широк и становится вес шире.

Но так было далеко не всегда. Проще всего двум вредным копиям оказаться в одном геноме — это не искать партнера далеко, а вступить в брак с родственником. Тогда вероятность для мутации оказаться у потомства в гомозиготе прямо пропорциональна степени родства жениха и невесты. Уходящие в глубь веков традиции экзогамии — выбора брачного партнера из другого племени — отражают инстинктивное понимание человечеством опасности сочетания в одном генотипе двух мутантных копий одного и того же гена, это своего рода первые "правила техники безопасности" для генетических экспериментов.

Недаром люди издревле убоялись близкородственных браков. Еще в пустыне Синайской Моисей среди своих заповедей провозгласил "не возжелай жены ближнего своего", поскольку в тесных сообществах того времени она могла оказаться если не родной, то двоюродной сестрой. А это было чревато тем, что во чреве та понесет нежелательные генетические комбинации, которые приводят к самого разного рода неприятным последствиям для потомства.