Знание-сила, 2005 № 02 (932)

Однако в поддержку Шавива и Вейцера выступил еще один специалист —Найджел Марш из космического исследовательского института в Копенгагене. Он заявил, что имеется корреляция между земными облаками и солнечными пятнами. Интенсивность первых меняется каждые 10 лет, а вторых — каждые П. Это, по мнению Марша, согласуется с гипотезой Шавива-Вейцера. Чем больше пятен, тем сильнее магнитное поле Солнца, тем больше оно отклоняет космические лучи, тем меньше облаков. Кроме того, говорит Марш, имеется такая особенность: облаков меньше на экваторе и тем больше, чем севернее. Это тоже согласуется с гипотезой, потому что космическим лучам труднее пройти через магнитное поле Земли именно на экваторе и легче — на полюсах.

Климатологи-традиционалисты встретили эти заявления Марша весьма прохладно, если не сказать резче. Некоторые даже заявили, что данные Марша, как и данные Шавива-Вейцера, попросту подтасованы. "Они так увлечены своей гипотезой, что не останавливаются перед определенной подгонкой своих результатов, лишь бы получить нужную корреляцию", — сказал климатолог Кевин Шмидг из космического института в Нью-Йорке. С другой стороны, Стивен Ллойд из университета Джона Хопкинса назвал гипотезу Шавива-Вейцера "одной из немногих свежих идей, которые появились в науке о Земле за последние годы".

Хорошо, что мы не климатологи. Все наше дело - выслушать обе стороны с вежливым интересом, намотать на ус и перейти к очередным делам. Пусть ученые мужи сами разбираются, изжарятся наши правнуки из-за уптекислого газа или из-за космических лучей. Нам бы дожить до этих правнуков.

Ростислав Напелюшнинов

За десять с лишним лет экономических реформ сформировалась особая "российская модель" рынка труда, пронизанная логикой выживания.

Страны Центральной и Восточной Европы с какими-то вариациями воспроизводили хорошо известный европейский рынок труда с хорошо защищенным работником и постоянной безработицей. Все ожидали, что развитие России пойдет по такому же сценарию. Первые пореформенные годы прошли под знаком скорой катастрофы в сфере занятости.

Первые пореформенные годы прошли под знаком скорой катастрофы в сфере занятости. Однако этим катастрофическим прогнозам так и не суждено было сбыться. Занятость в российской экономике оказалась на удивление устойчивой.

Однако этим катастрофическим прогнозам так и не суждено было сбыться. Занятость в российской экономике оказалась на удивление устойчивой и не слишком чувствительной к шокам переходного периода. Валовый внутренний продукт (ВВП), по официальным оценкам, в нижней точке кризиса упал на 40 процентов, а занятость — на 15 (в большинстве бывших социалистических стран Европы — на 20-25 процентов при таком же или даже меньшем падении ВВП).

Повсюду начало рыночных реформ ознаменовалось взлетом открытой безработицы: ситуация стабилизировалась только к середине 90-х. А в России безработица росла медленно, постепенно и лишь на шестом году рыночных реформ перешагнула десятипроцентный рубеж, достигнув уровня, который установился в большинстве постсоциалистических стран уже после того, как там возобновился экономический рост Но стоило российской экономике вступить в фазу оживления, как безработица с максимальной отметки 14,6 процента в начале 1999 года стремительно пошла вниз, уменьшившись вдвое в середине 2002 года. Таких темпов сокращения безработицы не знала никакая другая переходная экономика. Сейчас Россия по этому показателю одна из самых благополучных среди стран с экономикой переходного типа.

Даже в самый разгар кризиса ряды безработных у нас довольно быстро обновлялись. Найти работу и в то время мог не только тот, на чью профессию, квалификацию, образование был особый спрос на рынке труда, но и тот, кто, казалось бы, не слишком конкурентоспособен на этом рынке.

Необычная черта российского рынка труда — резкое сокращение продолжительности рабочего времени. В первой половине 90-х годов среднее число рабочих дней, отработанных рабочими в промышленности, сократилось на целый месяц — такого не знала ни одна из стран Центральной и Восточной Европы, где такого сокращения не было вообще.

Официально за 1991 — 1999 годы уровень реальной оплаты труда сократился в России примерно втрое. А как только инфляция снижалась, начинались систематические задержки выплат.

Во всех бывших социалистических странах со сменой экономического режима усиливалось неравенство в распределении трудовых доходов. Однако везде оно оставалось довольно умеренным, кроме России, где различия в заработках стали исключительно большими; тут мы в 1,5-2 раза обгоняем остальных. Так что не только уровень средней заработной платы, но и структура относительных ее ставок у нас оказалась очень подвижной и гибкой.

Россия превосходила другие страны с переходной экономикой и по темпам движения рабочей силы. Парадокс: с началом реформ интенсивность найма на работу повсюду резко снижается — у нас этого не происходит. Нанимая новых работников, предприятия, очевидно, не слишком опасались, что потом не смогут от них освободиться. Что же касается увольнений, у нас решительно преобладают уходы "по собственному желанию", тогда как в странах Центральной и Восточной Европы это в основном вынужденные решения.

Все эти нестандартные механизмы, с помощью которых наш рынок труда приспосабливался к реформам, объединяет одна важная черта — неформальный или полуформальный их характер. Обычно они действовали в обход законов и других формальных ограничений либо вопреки им. Несвоевременная и скрытая оплата труда, неполная и вторичная занятость вели к тому, что отношения работников и работодателей становились личными, явные трудовые контракты уступали место неявным.

При тех потрясениях, которые пришлось пережить российской экономике в 90-е годы, естественно было бы ожидать волны острых и затяжных трудовых конфликтов. Но, как ни странно, забастовочная активность оставалась невысокой. В первой половине десятилетия в расчете на 1000 занятых терялось от 3 до 25 рабочих дней, во второй половине их число выросло до 45 — 84, но к концу десятилетия вновь упало до трех дней. По международным стандартам, это очень мало: в странах ОЭСР в 1985 — 1992 годах потери от забастовок составляли в среднем 340 дней в расчете на 1000 занятых.

В результате российский рынок труда оказался хорошо приспособленным к тому, чтобы амортизировать многочисленные шоки, которыми сопровождалась системная трансформация экономики. Он приспосабливался прежде всего за счет изменения цены труда и его продолжительности и лишь в небольшой степени — за счет изменения в занятости.