Знание-сила, 1999 № 09 – 10

И надо же такому случиться! По пути ему удается сделать значительный вклад в относительно молодую науку о древесной растительности – дендрологию, образовав ее новый отдел – дендрохронологию. Ему удалось выяснить, что деревья – своеобразные биологические архивы, хранящие данные об осадках, температуре воздуха и изменениях в химическом составе атмосферы в прошлом. Но чтобы это узнать, сначала нужно было научиться определять возраст деревьев. Именно этим прежде всего и занялся Дуглас.

И сегодня мы знаем, что с помощью годичных колец, хорошо различимых на спилах деревьев, можно определить не только возраст, но, например, и время, когда происходили извержения тех или иных вулканов, можно прогнозировать засухи, исследовать влияния загрязнения воздуха, можно вычислить даже возраст археологических находок!

Дуглас определил, что расположения узких и широких колец деревьев, относящихся к одной и той же эре и к одному и тому же региону, отличаются друг от друга подобно отпечаткам пальцев различных людей. Он открыл, что путем сопоставления совпадающих рисунков на срезе дерева можно расположить эти деревья в хронологическом порядке, что дало ученому возможность создать настоящий календарь древесных колец. Но производить сравнение колец вручную – занятие долгое и утомительное. Однако в наши дни это уже не так сложно. «Мы имеем то, чего не было у Дугласа, – заявил Чарлз Стоктон, гидролог из Лаборатории исследования древесных колец при Аризонском университете, – современные компьютеры, которые помогают нам рассматривать одновременно сотни образцов деревьев».

Сегодня проведение такого анализа годичных колец помогает решать многие проблемы в области охраны окружающей среды. Ученые Аризонского университета построили диаграмму изменений, происходящих в деревьях (замедление роста, изменение химического состава колец), растущих в некоторых районах штата Вашингтон, с тех пор как в Канаде начал работать завод по выплавке свинца.

Около тридцати лет назад анализ годичных колец, проведенный в этом же университете, позволил прийти к выводу, что содержание в атмосфере углерода-14 заметно меняется, в то время как раньше ученые полагали, что оно постоянно. В связи с этим была разработана новая система определения углерода-14 в атмосфере, что в свою очередь дало возможность уточнить некоторые моменты истории человечества. Например, обнаружено, что возраст старейшей астрономической обсерватории Стоунхендж в Великобритании на самом деле несколько старше, чем считалось прежде. И если до этого многие историки связывали ее создание со средиземноморской цивилизацией, то теперь выяснилось: это заслуга самих британцев.

Любопытно, что самый большой исследовательский календарь годовых колец, составленный по срезам живых и мертвых деревьев, остистых сосен, насчитывает около девяноста столетий.

Прежде всего полагаю своим долгам оповестить все прогрессивное человечество: Мэри Шелли-не «та самая». Перси Шеллитем более не «тот, который». Знаменитые супруги Шелли, жившие в Англии XIX века (этот «доисторический» Перси прославился как поэт и духовный кузен Байроне; а его супруга Мэри подорила восхищенному человечеству доктора Франкенштейна), к роману «Паутина» никакого отношения не имеют. Будем считать, что ани просто случайные тезки. Супруги Шелли. написавшие «Паутину»-личности в высшей степени виртуальные. Объяснять, что такое «виртуальная личность», я, пожалуй, не буду, поскольку в романе, который вам предстоит прочитать, есть превосходная глава, посвященная исключительно теории виртуальной личности.

Сейчас ведется немало споров: является ли «Паутина» первым романом об Интернете; написанным по-русски. Некоторые полагают, что не является, поскольку первым был «Лабиринт отражений» Лукьяненко. Это утверждение можно оспорить по многим пунктам, но мне не хотелось бы разжигать новый виток бессмысленной полемики: как бы там ни было, одно можно сказать с абсолютной уверенностью: «Паутина» – первый роман об Интернете, написанный виртуальным персонажем. И эту пальму первенства у прекрасной Мэри вряд ли кто-нибудь оспорит.

Признаться, я ожидал, что первый русскоязычный «производственный роман» об Интернете окажется чуть ли не сплошным гипертекстом. Хренушки: это просто текст. Что к лучшему: будучи напечатанной на бумаге (а именно в таком виде, насколько я понимаю, вы его и будете читать), «Паутина» не понесла ни одной скорбной утраты смысла.

Неоднократно обжигавшись при чтении сетевой литературы, я опасливо предполагал, что обещанный «культовый роман» всея Сети русской окажется чем-то вроде концерта художественной самодеятельности для более-менее узкого круга посвященных. И опять ошибся. К счастью, конечно. «Паутина» не нуждается в снисходительном отношении: это более чем качественная вещь, которая так и просится на бумагу -нее порядке «гуманитарной помощи талантливым ребятам», а просто потому, что ее публикация сделает честь любому издательству, специализирующемуся на массовой литературе. Прежде всего, это просто увлекательное чтение (комплимент в устах человека, почти забывшего о том, что существует чтение ради удовольствия, весьма увесистый). Скажу больше: даже я, замордованный вечным цейтнотом, прочитал ее от начала до конца. Очаровательная, ироничная (и, что самое забавное, весьма достоверная) антиутопия, из каждого абзаца которой мне с заговорщическим видом старинного приятеля подмигивает автор – живейшее свидетельство того, что «Паутина» – роман все-таки не столько «цеховой», сколько поколенческий (ну вот, докатился до казенной терминологии на старости лет!) Ничего не попишешь: именно на страницах «Паутины» я обнаружил строки, которые вполне могли бы стать манифестом нашего поколения – если бы нам требовались какие-то дурацкие манифесты, чего с нами, хвала аллаху, никогда не случится!

«Я всю жизнь старался ни к чему не прикрепляться особенно сильно: ни к людям, ни к городам, ни к работе. Забираясь поглубже в воспоминания детства, я видел, откуда происходит эта отчуждениость. Слишком быстро прошел тот светлый период жизни, когда родители кажутся самыми большими, самыми умными и самыми красивыми людьми на свете. Уже в школьном возрасте я видел, что мать – обычная истеричка, далеко неумная: но настойчивая в своем желании контролировать все вокруг… или хотя бы в своей семье. А отец – замкнувшийся в себе пьяница, в котором погиб художник. Но при всех ссорах и постоянной нервозности их союз был крепким, как симбиоз водоросли и гриба в лишайнике. Ее окрики и его окурки – чем дальше рушился мир вокруг них, тем крепче была зта связь, основанная на простом психологическом дополнении, которое иногда называют любовью. В свою сеть они пытались затянуть и меня. «Зачем ты закрываешься в комнате? Что ты от нас прячешь?» – кричали они. А я, тогдашний школьник, не мог понять, чего они хотят: ведь я ничего не прятал, я просто читал «Последнего из могикан» и не хотел, чтобы мне мешал их шум с кухни. С годами я учился «закрывать дверь» все лучше и лучше: я не проживал больше года в одной и той же комнате общежития, я не имел друзей- да-да, как герой Лермонтова, я имел лишь приятелей, но не друзей, у которых плачутся на плече. Я ненавидел все эти русские «разговоры по душам», эти пьяные кухонные «ты меня уважаешь?», когда выворачивают свое грязное белье друг перед другом, заставляя тебя делать то же самое, заставляя связываться с другими таким сомнительным «душевным родством»».