Знание-сила, 2000 №07

Шли недели за неделями. Это у них так полагалось – им было нужно время на проверку моих ответов.

Лето. Жара. Арестован Борис Вепринцев. Стипендии больше нет. Зарплаты нет. Нет работы. Осталось немного, и анкета будет заполнена. Нашу только возникшую семью из последних сил кормила теща – она работала в профсоюзной газете «Труд».

И вдруг звонок: «Вам надлежит явиться с паспортом, военным билетом и дипломом университета по адресу… Нет, не в ГУЛАГ! Приедете, узнаете».

Создавалась организация – ответвление атомного проекта – для развития работ по применению радиоактивных изотопов в медицинских и биологических исследованиях. Официальное название – кафедра медицинской радиологии Центрального института усовершенствования врачей (ЦИУ). Шефы-хозяева – Министерство госбезопасности и Специальное управление Министерства здравоохранения. Для этих хозяев недостатки анкет значения не имели. Нужны были лишь надежные рекомендации.

Меня встретил мрачный человек -Давид Эммануилович Гродзенский, биохимик, недавно демобилизованный полковник. Отвел к начальству – профессору Василию Корниловичу Модестову. Странное впечатление. Благожелателен. Постоянный энтузиазм. Смутное представление о предмете. Восхищен моим умением все считать на логарифмической линейке. Поручает мне множество дел. Задача – обучение врачей-курсантов, военных и штатских, применению радиоактивных изотопов в медицинских и биологических исследованиях. Большая лучевая нагрузка. Монтаж приборов. Оборудование лабораторий. Придумывание и налаживание лабораторных учебных задач. И сразу чтение лекций. Слушатели – военные и штатские врачи, все старше меня. Страшновато. Я счастлив.

Модестов тесно связан с шефами – МГБ. Через них мы получаем изотопы.

Дел множество, но в 15.00 кончается рабочий день. В несколько минут пустеют лабораторные помещения. Опечатываю хранилище радиоактивных изотопов. Иду в столовую. А потом до полуночи – собственная работа. Лишь временами меня зовет вахтер: привезли груз! Жизнерадостные капитаны МГБ привезли контейнеры с радиоактивными препаратами.

Я расписываюсь в получении препаратов на секретных накладных. Никто не проверяет моего допуска к секретным документам. Для МГБ это не нужно. Они и так все про меня знают. (Знают, что никакого допуска у меня нет!..)

Как я туда попал? Однажды B.К. Модестов встречает меня свойственной ему речью из множества междометий и восклицаний: «Вот бы нам! Нам бы это! Этто было бы замечательно!» «Вы о чем, Василий Корнилович?» «Такая вот кислота! Ее бы достать! Этто было бы прекрасно!» «Какая кислота, Василий Корнилович?» «Ну такая, она всюду есть в организме!». «Что за кислота?» «Ну как же она… Северин недавно говорил…» И меня осенило: «Василий Корнилович! Это вы об аденозинтрифосфорной кислоте?» (Оказывается, он знает C.Е….) «Во! Во! Как раз о ней». «Так я ее знаю, я изучал ее в дипломной работе».

Модестов был восхищен, но не сказал, где и как он видел С.Е.

Но скоро мне все стало ясно. С.Е. был членом самого секретного ученого совета при МГБ и рассказывал там с большим артистизмом о биохимии и об АТФ. Он был очень уважаем там. Теперь ясно, что это он рекомендовал меня для работы на новой кафедре какому-то очень большому начальнику. Я даже догадывался: зам. министра, генерал-полковнику А.И. Бурназяну. Я видел его, он приезжал смотреть, как дела в новом учреждении. Накануне его приезда спешно сделали ремонт: покрасили масляной краской все, что можно было покрасить (прямо по свежей сырой штукатурке), привезли ковры (в изотопную лабораторию!) и новую мебель.

В ближайшей встрече с С.Е. я сбивчиво стал благодарить его. И попался. Он смотрел на меня с искренним недоумением. Расспрашивал, кто такой Модестов, кого еще я знаю, ему это было интересно, он слышал о них впервые. И я, пристыженный, умолк. Он меня спас в безвыходной ситуации, но говорить об этом я права не имел.

Как бы сложилась наша жизнь, если бы не он, если бы я успел заполнить анкеты вДальстрой и меня взяли на Колыму…

В 1979 году я с Б.Н. Вепринцевым, В.В. Леоновичем и Б.Я. Сонькиным был в экспедиции для записи голосов птиц. Из Якутска мы прилетели в Батагай. Там в пойме реки Яны мы искали и нашли гнезда кроншнепа-малютки. В ожидании вертолета мы пошли в поселок. Мне хотелось увидеть Янское геологоразведочное управление, где 28 лет назад я мог бы оказаться в качестве вольного инженера-химика-аналитика. Было начало июня. На грязной изъезженной дороге кой- где еще был снег. Мы шли по дощатому тротуару.

На повороте дороги стоял человек. Тощий, носатый, седоватый, в очках. Явно нетрезвый. Он смотрел на меня. Я на него. Было похоже, что я иду навстречу себе в зеркало. Он также был поражен. Ироническое и вопросительное выражение типичного семитского лица, обращенного ко мне, сменилось изумлением. Мы молчали. Когда наша группа завернула за угол, я спросил: «Знаете, кто это был?» «Разве ты его знаешь?» – удивился Вепринцев. «Знаю. Это был я. Я приехал сюда в 1951 году. И вот прошло 28 лет. Простите, что я немного пьян. Простите!»

Я проработал в ЦИУ девять лет. В 1960 году по рекомендации – приглашению Л.А. Блюменфсльяа, мне удалось перейти на работу на физический факультет МГУ участвовать в создании новой кафедры биофизики.

Прошло много лет. С.Е. для нас оставался высшим авторитетом. Какое счастье, можно позвонить высокочтимому учителю и приехать рассказать о своих делах. И он так же, как и много лет назад, полностью сосредоточенно будет вникать в суть предмета. И так же в следующий раз скажет: «Пожалуйста, все сначала». Он не сохраняет в памяти детали, и в этом его спасение – «гигиена умственного труда».

Изображенный выше портрет человека, идущего на компромиссы с властями ради благополучия основного дела жизни – кафедры, университета, наверное, вызовет критику. В одном я сразу соглашусь: альтруистической идеи – обеспечения благополучия кафедре биохимии – мало для того, чтобы вынести всю тяжесть жизненных обстоятельств тех лет. У С.Е. было еще одно обоснование «позиции конформиста». Говоря высоким стилем, это никому не подвластное «дело жизни», по сравнению с которым отодвигаются на второй план все прочие события и обстоятельства. Это дело называется «карнозин». Да, все вокруг ужасно, но… как же понять, зачем к бета-аланину – необычной аминокислоте – присоединен гистидин? Для чего образованный таким образом карнозин обязательно и в больших концентрациях находится в мышцах? И его тем больше, чем интенсивнее работает мышца. И мысль эта становится доминантной, заслоняя «злобу дня».

Вот он, карнозин, открытый в 1901 году B.C. Гулевичем. Вполне простая молекула…

А вот к карнозину добавлена метильная группа, и образовался анзерин, выделенный из мышц гуся (ANZER = гусь, анзерин) в лаборатории Гулевича его ученицей Н.Ф. Толкачевской в 1926 году. Зачем там метильная группа? А у змей есть производное карнозина с двумя метальными группами. Похоже, метальные группы только улучшают выполнение функций этих молекул. Зачем эти молекулы? Какие функции?