Патриция Черчленд - Совесть. Происхождение нравственной интуиции

Вот пример из жизни. В детстве у меня были друзья-католики, у которых ощущение «мы не должны» проявлялось с одинаковой силой как в чисто бытовых вопросах, так и в сугубо нравственных, в равной мере не позволяя притрагиваться к мясу в пятницу, или привирать, или отпускать обидные шутки в адрес девочки с кривыми зубами. Даже когда церковь отменила рыбный день по пятницам, мои друзья по-прежнему испытывали чувство недозволенности и боялись соблазниться пятничными фрикадельками. Порой укоренившиеся благодаря системе вознаграждения привычки меняются гораздо медленнее, чем религиозная политика.

Сильные чувства могут сопровождать соблюдение или, наоборот, несоблюдение определенных стандартов внешнего вида — таких как требование прикрывать голову или грудь. Эти стандарты диктует культура, они, разумеется, не заложены в генах. Помните фотографии африканок в National Geographic , целомудренно закутывавших ноги, но абсолютно не стеснявшихся оголять грудь? Каким открытием было для нас, подростков, что другой обычай может так влиять на восприятие. Ведь необходимость прятать грудь не ощущалась как всего лишь культурная норма. У нас, фермерских девчонок, «сверкнуть» грудью, особенно в компании лиц мужского пола, считалось прегрешением куда более серьезным, чем, допустим, невинный обман (сужу по личному опыту).

Бывает, что невежливость — допустим, не пропустить водителя, пытающегося перестроиться в ваш ряд, — вызывает такой же бурный гнев, как, скажем, нарушение обещания. На протяжении долгих лет к привычке возвращаться из паба за рулем в подпитии относились как к неизбежности (мужчины есть мужчины), хотя в нелепых авариях постоянно гибли люди. Понадобились десятилетия работы организации «Матери против вождения в нетрезвом виде» и множество трагических смертей, чтобы отношение изменилось. Теперь на пьяных водителей мы смотрим как на нравственных уродов.

В общем, и в тех случаях, когда план может получить выраженную отрицательную оценку, и в тех, когда прогнозируется лишь легкое неодобрение, в мозге работает один и тот же фундаментальный механизм (см. главу 4). Сочтем ли мы тот или иной порядок настолько важным и неотъемлемым для принадлежности к группе, что отнесем его к нравственной части спектра, или, как, например, правила поведения за столом, будем рассматривать лишь как общественную условность, очень во многом определяется нашей культурной принадлежностью. Основная масса американцев расценивает дань уважения флагу как моральный долг, тогда как у канадцев эмоциональная привязанность к государственному флагу гораздо слабее, поэтому почтение к данному символу для них не более чем приятная социальная конвенция. На то, как мы характеризуем свои чувства (праведный гнев или неправедное возмущение в ответ на грубость), влияют культурная практика и даже язык, на котором мы разговариваем. То, как мы эти чувства описываем и, возможно, как сознательно воспринимаем, зависит от контекста [241] Ralph Adolphs and David Anderson, The Neuroscience of Emotion in Humans and Animals (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2018); Lisa Feldman Barrett, How Emotions Are Made: The Secret Life of the Brain (New York: Houghton, Mifflin, Harcourt, 2017). .

Нейронные связи, которые генетически заложены в нас уже к моменту появления на свет, поддерживают склонность к беспокойству об окружающих, которая, в свою очередь, поддерживает мотивацию усваивать принятые в обществе порядки, воспринимая неодобрение как наказание, а одобрение как вознаграждение. Культурные практики, касающиеся чего угодно — обычая делиться пищей, лжи, брачных отношений, убийства, щедрости, — усваиваются в процессе научения. На соблюдение норм общество реагирует одобрением и тем самым положительно подкрепляет наш выбор. За нарушением норм, вызвавшим общественное неодобрение, закрепляется отрицательная валентность. Таким образом, путем структурных изменений мозг предотвращает вероятность повторения подобного действия в тех же условиях.

Усвоенные социальные нормы становятся частью постоянно развивающейся расширенной нейронной сети, расположенной как в коре, так и в подкорковых структурах. Память, язык, воображение наряду с эмоциональными связями с семьей, друзьями, племенем изменяют и формируют эту сеть. Определенные культурные практики могут казаться абсолютными и универсальными. Кто-то считает их правильными, и точка. Система вознаграждения у социальных млекопитающих поощряет подобные убеждения. Хотя уверенность в правильности норм своей группы может быть адаптивной, мы знаем, что существуют независимые личности, подвергающие сомнению стереотипы и нерушимость привычных представлений. Так постепенно перестало считаться приемлемым рабство, так признали правомерность запрета на китобойный промысел. Времена меняются. Тем не менее нельзя с уверенностью сказать, что все перемены ведут к нравственному прогрессу.

Задачей этой главы было соотнести биологический подход к человеческой нравственности с преобладающими философскими подходами. Под «мейнстримом» я имею в виду веру в Бога или чистый разум, вместе или по отдельности, как источник понимания морали. И хотя я ставлю на биологию — инстинкты, научение, решение задач, выполнение ограничивающих условий, — важно изложить доводы в пользу разума и религии и рассмотреть их достоинства и недостатки.

Как известно, система вознаграждения в мозге играет огромную роль в наших представлениях о том, что нам надлежит делать с точки зрения морали и не только. Голос совести, который мы слышим, когда помышляем о нарушении норм, — это «отрицательный» сигнал, посылаемый системой вознаграждения. Своей убежденностью в оправданности выбора мы обязаны не какому-то гипотетическому «чистому разуму», оторванному от материального мозга. Она зависит от того, что наш мозг воспринимает как норму, — от того, чему присваивает оценку система вознаграждения, и от преобладающих ограничивающих условий. Когда усвоенные ценности противоречат друг другу, может возникнуть внутренний конфликт: допустим, когда на одной чаше весов оказывается преданность, а на другой — правда. Или на одной — правда, а на другой — причиненный ущерб. И порой этот конфликт не уладить переговорами ни с самим собой, ни с другими, зато бывает, что разрешить противоречия и сделать выбор помогает долгая прогулка или глубокий сон. Это работа не одного только неокортекса, не говоря уже о «чистом разуме». Это работа всего мозга. Без системы вознаграждения и присвоения ею оценки здесь не обойтись.

Когда я получала философское образование, в науке преобладала точка зрения, что обучение через подкрепление в принципе не в состоянии помочь разобраться в том, как на самом деле усваиваются и соблюдаются нравственные нормы. Считалось, что концепция научения решительно неспособна объяснить природу нравственного знания. Обусловливание, твердили нам, — это всего лишь связь между тем и этим. А знание нравственных норм требует гораздо, гора-а-а-аздо большего.