Дмитрий Филиппов - Игры сознания. Нейронаука / психика / психология

Мало понимать происходящее изнутри (поставив себя на место другого человека), нужно еще объяснить происходящее извне (опираясь на теорию). Так рассуждал повлиявший на Ясперса Макс Вебер, правда, не в отношении психопатологии, а в отношении общественной истории [4]. Исследование поведения человека начинается с понимания посредством эмпатии. Понимание возможно, поскольку логика, которой пользуются люди, едина. Поэтому, поставив себя на место другого человека, можно понять его жизненную ситуацию и мотивы его поведения. Затем в дело вступает объяснительная теория, с помощью которой строится научное представление об изучаемом явлении. Вебер подчеркивал, что только использование общего для всех людей логического аппарата делает понимание возможным. Если у человека другая логика, не такая же, как у исследователя, т. е. если человек иррационален, то в таком случае социологическая наука бессильна. Таким человеком (больным) должна заниматься та же наука, которая занимается явлениями природы – растениями, рыбами, снегопадами и т. д.

Учитывая то, как сложно устроены системы взаимных интеллектуальных влияний, наверное, надо признать, что значение философии Гуссерля в истории психиатрии слегка преувеличивается. И не только потому, что от его теории познания в ясперовской психиатрии осталось, пожалуй что, только название. Сам Ясперс – фигура, несколько преувеличенная. Его соратник Курт Шнайдер в конце 1930-х гг. говорил, что, к сожалению, книга Ясперса «Общая психопатология» (1913 г.) несильно повлияла на медицину [5].

Вместе с этим отрицать важность связи феноменологической философской школы с психиатрией нельзя. Недаром ведь Хайдеггер, благодаря Ясперса за присланную «Общую психопатологию», написал ему: «Радуюсь предстоящему изучению Вашей книги – безобразиям в психиатрии, похоже, сильно способствуют безобразия в феноменологии» [6].

Строго говоря, это одно сплошное безобразие .

Феноменология столкнула психиатрию с пути, по которому она, теоретически, могла пойти, следуя за единомышленниками Гризингера, который в 1860-х гг. вполне однозначно утверждал: все, что мы причисляем к области психического, есть функция мозга, следовательно, психиатрам надо изучать и лечить мозг. С начала XX в. поле внимания психиатра раздваивается. У человека есть мозг – объект для физиолога, вещь для рассматривания в микроскоп. Еще у человека есть субъективная психическая жизнь, в которой происходит то, с чем должны работать врачи.

Ясперс писал о том, что для понимания ментальных явлений, на которые жалуется пациент, врачу помогает личный опыт, дающий аутентичное знание о характере переживаний пациента [7]. Идеальный психиатр в таком случае – это Виктор Кандинский (1849–1889), больной врач, в честь которого назван описанный им на собственном опыте синдром Кандинского-Клерамбо [36] Синдром Кандинского-Клерамбо – галлюцинаторно-параноидный синдром, для которого характерен бред воздействия. .

Врачам, только если они больны, открывается возможность воспринять объект изучения (патологический ментальный процесс) напрямую, в собственном сознании. Под больным врачом имеется в виду буквально больной человек, а не «раненый целитель» Юнга, учившего о том, что аналитик, разбираясь в чужих проблемах, неминуемо встречается со своими собственными психологическими проблемами. Юнг имел в виду психотерапию с ее техническими сложностями. Недоступность феноменального опыта другого человека – сложность другого порядка.

Эмпатия не решает эту проблему, но благодаря эмпатии можно хоть как-то приблизиться к переживаниям другого человека. Через эмпатию врачу открывается вид на специфический опыт пациента. Цель психиатра, таким образом, – создать хорошо работающую репрезентацию чужого опыта. Ментальный процесс в сознании пациента – объект, который воссоздается в сознании врача и рассматривается так, как рассматривают смоделированную копию предмета. Феноменологическая психиатрия сводится к созданию репрезентаций «больных» объектов в сознании здоровых людей.

Репрезентации, по Ясперсу, могут достаточно близко подвести к опыту пациента. Но они всегда останутся искусственным продуктом со сложным составом.

Во-первых, материалом для репрезентации является то описание переживаний, которое дает пациент. Озвученное пациентом описание никогда не идентично феноменальному опыту, а при шизофрении само заболевание мешает точному самовыражению. То, что говорит пациент, всегда является продуктом внутренней фабрики его сознания. Опыт интерпретируется говорящим до того, как человек рассказывает о нем.

Потом самочувствие проходит вторичную обработку, когда человек подбирает слова и метафоры для его описания. Метафоры – универсальный и действенный способ говорить о психическом опыте. В каких-то случаях только благодаря метафорам можно сделать свой опыт доступным для обсуждения [8]. Но язык метафор очень сильно зависит от культурного контекста.

Третий фильтр на пути от симптома к диагнозу – понимание услышанного врачом. Самый умный, проницательный и опытный врач пропускает информацию, полученную от пациента, через сетку своего восприятия, сотканную из сложной ткани, в которой далеко не все нити имеют научное происхождение.

В соматической медицине врачам существенно легче. Им легче уловить смысл жалоб пациента. Всем врачам бывает больно, многих временами тошнит, практически все врачи доподлинно знают, что такое слабость, головокружение, потеря аппетита. Нет необходимости в моделировании незнакомого опыта.

Способность к эмпатии в нашей цивилизации считается признаком развитости личности. Эмпатия поощряется, в ней видят ключ к созданию неконфликтных, добрых отношений между людьми. Хорошо освоенное умение ставить себя на место другого человека помогает людям удерживать мир от падения в дикарство. В этом, собственно, и есть первооснова золотого этического правила – не делать другим то, чего не хочешь, чтобы делали тебе. Человек, способный вообразить каково это быть другим, не станет причинять другому боль.

Интересно, что эта высокая гуманистическая позиция, кажется, нелегко совмещается с другой не менее гуманистической моральной установкой, в соответствии с которой все люди уникальны и неповторимы. Ведь если другой человек абсолютно уникален, смоделировать его психическое состояние, представить каково ему – невозможно.

Как бы то ни было, эмпатия приближает к чужому феноменальному опыту, но барьер недоступности остается. Об этом барьере пословица «Чужая душа – потемки». Но вдруг когда-нибудь человечество научится преодолевать этот барьер? В конце концов, в мире людей давно существует представление о Боге, чей разум способен проникать во внутренний мир человека, видеть там все и понимать на таком уровне понимания, на котором человек не способен понять сам себя. Идея доступности субъективного аспекта жизни человека исторически привязана к религии и магии. Перенесем эту идею в пространство науки.