Стейнар Бьяртвейт - Одиссей [litres]

Макинтайр сам намечает основные возражения [158] MacIntyre, A. (2007). After Virtue (3. utg.). London: Duckworth. – Макинтайр А. После добродетели. М.: Академический проект, Екатеринбург: Деловая книга, 2000. . Аристотель не видит пользы в конфликте. Гармония – его идеал, а конфликт приводит лишь к разрушению. Это касается и полиса, и индивида. По той же причине Аристотель недолюбливает античные трагедии. Больше всего претензий у него было к нетипичным героям Софокла, которых терзали внутренние и внешние противоречия человеческой жизни. Мелочи вроде взмаха крыльев бабочки приводят у Софокла к катастрофическим последствиям. Слабости характера подводят нас там, где мы совсем не ожидали. А некоторые силы природы оказываются непобедимы, совсем как Сцилла. «…Трагедия, как она понимается Аристотелем, не может приблизиться к гомеровскому прозрению, что трагический конфликт есть существенное условие человеческой жизни» [159] Там же, 157. . Для Аристотеля трагический герой – это пример человеческой слабости и неудачи в развитии добродетели. Идею о том, что можно и до́лжно исправлять ошибки и недостатки человеческой души, мы находим в современной концепции человека – она лежит в основе психотерапии. Мы верим только в один из полюсов диалектического противопоставления. Существует постоянная конечная цель, которая заключается в счастье, здоровье и удовлетворенности. Путь к лучшей жизни можно обозначить линиями дорожной разметки и указателями – и в данном случае неважно, нацелена психотерапия на положительные или отрицательные аспекты нашего душевного здоровья. В какой момент психология отказалась от трагедий Софокла и заменила их маниакальным составлением списков вроде «Пять шагов к счастливой жизни»? Разумеется, и Мишел, и Дакворт из лучших побуждений предлагали советы о том, как развить самоконтроль и твердость характера. Они похожи на детей, которые в ненастную ночь спрятались под одеялом и принялись мечтать о безоблачно счастливой жизни. Но это всегда лишь мечта. Жизнь всегда заканчивается плохо: мы умираем. Прекращаем существовать. Исчезаем. И на будущий год не выйдет никаких сиквелов и приквелов. Но в тот краткий миг, пока мы живем, жизнь восхитительна, хотя и не целиком похожа на солнечный летний день. Мы переживаем потери и поражения, нам приходится страдать. Все это входит в комплект. Но даже в трагических событиях содержится крупица мудрости. Я бесконечно благодарен за то, что мне выпало счастье жить. Лесной бог Силен у Ницше ошибается. Самое лучшее – не никогда не рождаться. Я бы расстроился. Не потому, что моя жизнь безоблачна благодаря «пяти шагам» к идеальному летнему отпуску, счастливому браку и блестящей карьере, но по той же причине, по которой Одиссей покидает Калипсо. Лучше краткая жизнь, заканчивающаяся смертью, чем гармония в вечности.

И хотя Макинтайр считает Ницше антиподом Аристотеля [160] Там же. , они скорее походят на полюса в диалектическом противостоянии. Совсем как центробежная и центростремительная силы, действующие на Одиссея. В мире Ницше эпизод с сиренами очень показателен, потому что Одиссей бросается навстречу знаниям, не задумываясь о последствиях [161] Conway, D.W. (2000). Odysseus bound? I A.D. Schrift (red.), Why Nietzsche still? Reflections on drama, culture, and politics. Berkeley: University of California Press. . Каково будет услышать пение сирен и остаться в живых? Он знает только, что он изменится – Цирцея предупредила его об этом. В этом заключается суть того, что Ницше думал о самопознании. Для него этот идеал не имеет смысла [162] Там же. . Цель недостижима. Боги посмеялись над нами, когда высекли слова gnothi seauton – «познай самого себя» – над входом в храм дельфийского оракула. Это попросту невозможно. Даже Сократ, которого Ницше упрекал в слишком рассудочном подходе, признает в своем известном изречении: я знаю лишь то, что ничего не знаю. Впрочем, едва ли он иронизировал. Эту фразу можно рассматривать и как последнюю отчаянную попытку познать себя. Не все заходят так далеко. На самом деле, чтобы зайти дальше, нужно сначала достичь этой точки. «Если люди слишком рано становятся сами собою, это предполагает, что они даже отдаленнейшим образом не подозревают, что они есть» [163] Nietzsche, F. (2011). Ecce homo. Hvordan man blir det man er. Oslo: Spartacus, 44. – Ницше Ф. Ecce Homo, как становятся самим собой // Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990. . Если у вас слишком четкое представление о себе, это означает, что вы многого о себе не знаете. То, что вам надлежит найти, создается в поисках. «Так становятся сами собою», – утверждает Ницше. Познать себя не означает без конца копаться в собственном прошлом. Не нужны и монументальные психические конструкции. Самопознание тесно связано с самовыражением. Я становлюсь тем, кто я есть. Стойте на месте – и не найдете ничего. Найдите ответ на вопрос, кто вы есть, – и он ускользнет от вас, как песок сквозь пальцы. Я – это не постоянная величина. Я постоянно находится в движении и создает само себя. Поэтому Ницше говорит, что прежде воли к жизни идет воля к власти. Не в значении «авторитет», а как производное от глагола machen – делать, создавать. Представьте только, как бессмысленно и в то же время как человечно. Вы ищете нечто, что никогда не сможете найти. И в этих бесплодных попытках приближаетесь к себе. (См. ил. 29. Джон Уильям Уотерхаус, «Сирена».)

Если вы признаете, что таково самопознание, то ищите – и никогда не останавливайтесь. Этот поиск меняет вас, облагораживает и развивает. Переступая через себя, вы вырастаете над собой. И пусть боги смеются над тем, что этот поиск не имеет смысла – но именно так становятся самим собой. В этом движении заключается бесконечная усталость Ницше и глубокое отчаяние Кьеркегора. Вам дана только одна жизнь. Забудьте о вечности. Если ваша цель в том, чтобы найти себя, рассказать о себе и создать себя – вы совершенно правы. Но если вы думаете, что нашли себя, считайте, что вы уже проиграли. В тот момент, когда ваша конструкция Я в точности совпадет с вашим внутренним представлением о себе, всякое движение остановится и конструкция начнет разваливаться. И вы окажетесь дальше от самого себя, чем когда-либо: все загадки разгаданы, и не к чему стремиться. Даже мимо Сциллы можно проскочить. И сирены могут напевать свою песню на закате, не причиняя никому вреда. Если вы достигнете цели, заданной дельфийским оракулом – gnothiseauton, – вы все равно что умерли. Зачем жить, если нечего больше открывать.

Именно поэтому срединный путь и добродетели Аристотеля слишком гармоничны, слишком ограниченны и слишком идеальны. Вполне годится для лучшего из миров, где одного этого было бы достаточно. Но в нашем мире должно быть что-то еще. Потому нас так восхищает путешествие Одиссея к острову сирен: в отклонении от срединного пути есть что-то глубоко человеческое, что-то героическое. Ну и что, что он привязал себя к мачте – это лишь мера предосторожности. Главная опасность заключается в самом пении сирен: что будет с тем, кто его услышал? Как жить дальше с таким знанием? В этом поступке мы видим самую суть Одиссея: его готовность бросить вызов самому себе и неуемную жажду жизни. Он должен зайти еще дальше. Он должен услышать пение сирен.