Владимир Ткаченко-Гильдебрандт - Загадочная шкатулка герцога де Блакаса

Она заставила его взять имя Тихика, знаменитого по Посланиям Святого Апостола Павла (227), и в течение тридцати лет, начиная с правления Ирины и до царствования Феофила, он распространял во множестве стран свою вредоносную ересь (228). С содроганием слышишь в словах красноречивого Петра Сицилийского обо всем зле, причиненном нечестивцами, ведомыми Сергием. Он раскалывал семьи, увлекал наиболее достойных молодых людей, отрывал единственных дочерей от их родителей, их единственной надежды, разделял братьев и сестер и уводил их в дальние страны, делал отступниками священников и левитов, оставлял в кандалах умирать тех, кем он был недоволен, и обращал в ничтожество и нужду богатство многих своих жертв (229).

Еще в течение двух столетий после Сергия ересь имела такое распространение, пока, наконец, Алексей Комнин (230) не использовал всю свою мощь против нее.

Число этих манихеев росло в ужасающих пропорциях (231). Василий (232), монах Богомил, желая подражать Манесу и Сергию, взяли себе в помощники двенадцать учеников под именем апостолов и увлекли за собой толпу безнравственных женщин (233). Скандал сделался столь громким, что Алексей Комнин приказал провести расследование, результаты которого были таковы, что интересная и августейшая хронистка того времени царевна Анна, дочь императора Алексея, на нем останавливается вкратце и передает назначенному императором историографу монаху Зигабену право рассказывать о вящей природе тех, о ком уже излагали в своих сочинениях Святой Епифаний, другие Отцы Церкви и особенно Святой Августин, касаясь катаристов своего времени. Язык царевны благородный и корректный, о чем свидетельствуют слова: “Всякого подобного мне историка остановила бы стыдливость: я — не грубая женщина, но принцесса крови Порфирогенетов и дочь Алексея. Рассказы, к которым эта отвратительная секта имеет отношение, таковы, что принцессе царской крови их надлежит обойти молчанием, нежели испытывать трудности их передачи” (234). Как бахвалились ересиархи, будто ангелы их освобождали от костров, хотя сначала поджигали, чтобы попытаться заставить отречься этих фанатиков, вызвав в них робость. Василия подвели к пламени и сняли его облачение, говоря: “Нужно сначала подвергнуть твою мантию как и тебя испытанию огнем”. Но тут же увидев ее горящей, Василий, прикинувшись воодушевленным, вскричал: “Прекрасно! Разве не видите вы мою мантию, поднявшуюся нетронутой в воздух?” (235). Такую одержимость нельзя никак наказывать наполовину: изгнание было повсеместным, и отсюда следует дата великого распространения Cathari из Болгарии и увеличения их числа в Европе, в частности, во Франции, куда они пришли пополнить ряды тех, кто из западно-римских провинций мог приникнуть сюда ранее XII столетия (236).

Но именно в эту эпоху Cathari, известные под прозвищем народа булгар, осуществили свое нашествие по всей Европе. Те, кого разоблачили в 1144 году в Льеже, уверяли, что ересь имела приверженцев во всех городах Бельгии и Франции (237). В действительности, они проникли вплоть до сердца Бургундии (238), и в 1154 году в Везелэ (Vezelay) жил один чужеземец, носивший имя Гуго де Сен-Пьера (Hugues de St-Pierre), возмутивший всю область и пытавшийся внедрить в ней манихейскую ересь (239); около Шалона в Шампани крепость Монвимер (Montwimer) служила прибежищем сообществу Cathari (240); в Нивернэ (Hivernais) один энтузиаст по имени Террик (Terric) жил в подземной пещере по соседству с Корбиньи (Corbigny) (241) и управлял с глубины своего пристанища мнимой новой церковью. Большое число городов юга Франции уже находилось под пятой ереси (242) и сопротивлялось усилиям Святого Бернарда вернуть их в лоно Церкви (243).

Любопытно прочесть у одного стародавнего историка (244) о печальных эпизодах нашей истории следующий рассказ:

“Иннокентий Третий (III) направил в провинцию Нарбонны аббата Сито (Cisteaux) и с ним двух монахов, чтобы проповедовать против этих вероломных бугров (bougres, булгар). Когда они прошли часть страны, проповедуя, то возвратились в Монпелье и нашли там мужественного человека, являвшегося епископом Сетра (Cestre). Этот благоразумный клирик спросил аббата Сито, что он делал там. Последний ответил, что Папа его послал против бугров (245), но он не смог их обратить. Епископ ему сказал, что пока не пытался проповедовать им, хотя теперь дело Нашего Господа крепко встало на ногу, чтобы дать добрый пример другим людям, и он сам жил и шел в ногу с ним. Затем аббат вернулся на генеральный капитул, а в то время епископ с монахами ходили и долго проповедовали в стране. Они обратили незначительное число людей, но и из них страшно мало, кто возвратился к правоверию”.

В то время как катары пребывали на Юге Франции, где вдохновленные Иннокентием III крестоносцы объявили им войну на уничтожение, Босния собрала их печальные остатки и направила к своим братьям во Францию легата, чтобы поддержать их мужество и предоставить им убежище (246). На самом деле Босния была центром и рассадником этих несчастных еретиков, и она приняла то, что сама изрыгнула на западные страны. Зло поднялось к своим истокам, впрочем, оно чувствовало себя непринужденно в Сирии и среди арабов, всегда готовых терпеть монотеистические секты и, в частности, манихеев. В другом месте я говорил об отношениях секты с мусульманами (247), и здесь не стану возвращаться к этой теме. Избежавшие погрома французские катары возвратились к своим единоверцам павликианам и богомилам Болгарии, или катаристам Святого Августина, как хотелось бы их назвать, или, наконец, манихеям, когда желательно использовать общее определение.

“Почти вся совокупность средневековых авторов, — говорит Шмидт, — видят в СаШап только манихеев, и эта позиция имеет многочисленных сторонников среди современных историков и теологов” (248). Шмидт, несмотря на несколько разногласий со своей стороны по определенным пунктам (249), безусловно, состоит в хорошем обществе по проблеме идентичности манихеев и катар, и в нем мы встречаем: Баура (250), Гизелера (251), ученого монаха Экберта (252), Фюслина (253), Муратори (254), Мосгейма (255), Боссюэ, Гиббона, Гана, Майтланда, Гуртера (256) и пр. (257); все они связывают катар с павликианами, а последних с манихеями.

Итак, тождественность между манихеями и катарами сегодня больше не является никаким вопросом; но до сих пор никто еще не подозревал о существующем знаке равенства одновременно между манихеями, катарами и тамплиерами. По ходу этого утомительного труда я установил множество точек соприкосновения, и читатель должен ожидать моего заключения; и все же я хочу, завершая, привлечь несколько больше внимания на главные факты и доктрину этих трех сектантских орденов, которые, по-моему, образуют лишь один орден по существу своей