Владимир Ткаченко-Гильдебрандт - Загадочная шкатулка герцога де Блакаса

доктрины: у тамплиеров был орден, рассматривавшийся как моральный субъект, но запятнавший себя манихейством, и его в большинстве своем здоровые члены слепо повиновались тайному импульсу, являвшемуся манихейским по происхождению.

Манес представлял Высшего Бога в неприступном свете, откуда Он управляет миром и работает во спасение душ посредством руководства Сына или Бысшего Христа, Святого Духа и ангелов, зависимых от Бога (258). Следовательно, вовсе не Высший Христос, о котором говорил Манес, связан и пленен в материи, а это достоинство намного низшего порядка, называвшееся им страждущим. Иисусом (259); тем не менее, в противоположность земному Иисусу, скованному в материи, секта дала имя небесного Иисуса первой эманации Бога, который живет как и Отец в небесной славе; он, по сути, и есть истинный Бог, а земной или страждущий Иисус только материя, в которой, в соответствии с верованиями Манеса, всегда существовал божественный луч, или, говоря точнее, присутствовала примесь божественной субстанции.

Итак, очевидно, что манихейский дуализм признавал двух Христов: одного высшего, обитающего в верховных областях света; другого — низшего, племенного и распятого в материи (260).

Катарский дуализм признавал одинаково двух Христов (261), но разрушал предположение Манеса, что был распят злой Христос, рожденный в Вифлееме; дуализм катаров распинал доброго и высшего Христа в невидимом мире, и это никак не меньше, чем аллюзия на крест света манихеев, желавших выразить подобной аллегорией присутствие материи даже внутри чистого света.

Манес учил, что земля под воздействием Духа (262) заставляет прорастать и цвести растения. Мы исследовали этот миф и знаем, что речь здесь идет о МЕТЕ,ВЫСШЕЙ ПРЕМУДРОСТИ или вселенской душе, присущей семи небесам или планетам в потенциях или эманациях, изученных нами по различным данным о представлениях валентиниан. Значит, катары-альбигойцы, несомненно, верили в некую таинственную концепцию земли, определяя ее в тех же самых терминах (263); но под тем предлогом, что добрый Бог не принимает никакого участия в происходящем на земле, они присваивали злому Богу, а вовсе не Святому Духу, как это делал Манес, власть заставлять прорастать и цвести даже самые полезные растения (264).

Мы увидим, полнее познакомившись с приписываемым тамплиерам в актах папской инквизиции идолом (265), что он скорее образ злого Бога катаров, нежели МЕТЕ,в том числе и у Манеса.

Манихеи, катары и тамплиеры желали признавать только доброе начало смешанным со злым началом и, следовательно, Иисус Христос, воплотившись, мог осквернить свое божественное естество. Гностики и Манес повторяются в пресыщенности этим докетизмом, более завершенным у катаров и тамплиеров, нежели у их древних предшественников.

И на самом деле, Манихеи Фавст утверждал, что все человеческие деяния Христа не что иное, как видимость (266); альбигойцы Пьера де Сернэ (Pierre de Cernai) повторяли с некоторыми гностиками, что высший Христос никогда ни пил, ни ел и ни воплощался: он проявился только духовно в личности Святого Апостола Павла (267).

Катары у Бонакурса (Cathari de Bonacursus) говорили ту же самую вещь (268). Известно, посредством какой формулировки и каких деяний тамплиеры отрекались от Иисуса Христа (269)… Единственная непоследовательность с их стороны, или скорее светлое раскрытие тайны их доктрины! С открытым миссалом они клялись на образе Того, Кого спешили оскорбить, они клялись, повторюсь, послушанию и неразглашению тайн Тампля (270); и в Страстную Пятницу они шли босыми ногами поклоняться кресту (271); они исповедовались священникам ордена и причащались трижды в год (272). Эти бедные благородные рыцари, отважные и великодушные, но легковерные и неграмотные, становились благодаря первой клятве рабами ордена, в который вступали (273); посредством же самой сатанинской из концепций, начальники и могущественные сановники ордена от его основания оказывались игрушками в отвратительной махинации манихейских доктрин, и самое суровое испытание, которое они навязывали неофитам во время посвящения, это сокрушение их веры и моральных норм; но к чести человечества и самих рыцарей, склонявших головы перед послушанием и приносивших мучительную жертву смирения, в них продолжали биться сердца и существовать воли (274); и какими бы ни были наивные сцены борьбы и безропотности, приведенные в неизданных документах, меня задел за живое характер правдивости этой блестящей публикации (275).

Истинный смысл всего заключается в том, что не от Иисуса Христа их заставляли отрекаться: их, наоборот, заставляли признавать Его как Бога, но отрекаться от Него как от человека. Манихейство орденского сообщества, пускай и не являлось манихейством бедных братьев, освящало таинственную идею, что обыкновенный Иисус, страждущий Иисус, Иисус, соединенный с материей, не имел права посягать на культ высшего Христа, Сына Божия.

И все же, отрицая воплощенного Христа, посвящение не ставило иной цели, как повязать страхом (276) и тайной боязнью оглашения кощунства. Ведь в полноте веры своих младых лет и в благородном религиозно-воинском наставлении, к которому устремлялись братья, они не могли за несколько минут посвящения и пассивного послушания предать идею Христа, ставшего плотью, иными словами, самую возвышенную идею из всех идей жертвоприношений, милосердия и любви. Не таков ход человеческого сердца, пусть даже его пытаются нарушить в посвящениях и тайных обществах, где, в целях испытания преданности и сил, при помощи большой и неожиданной махинации стараются потрясти и ошеломить дух, мужество и волю адептов (277).

Доктрина высшего Христа была абсолютной у манихеев, катаров (278) и тамплиеров (279). Может показаться, что у последних отречение скорее являлось испытанием, нежели отречением на самом деле, ведь часто посвятитель говорил профессу: “Отрекайся и ты исповедуешься” (280). Заседание капитулов завершалось общим отпущением грехов, где всякий из братьев, председательствующий на собрании, почтительно раскрывался и, повернувшись к присутствующим, распростершись на земле, говорил простым языком: “Дорогие господа и братья, все вещи, о которых вы меня заставили сказать для стыда плоти или правосудия дома, прощение, о котором я вас просил, все сделано мной от чистого сердца, и по доброй воле; и Господь, простивший Марию Магдалину за ее грехи, простит их и вам, и вы молитесь своими молитвами Богу, чтобы и мне были прощены мои грехи; пусть встанет наш брат капеллан и совершит отпущение, что Бог отпускает ему и нам”. После этих слов вставал брат капеллан и, произнося Confiteor, совершал общее отпущение грехов (281). Те, у кого совесть была слишком отягощенной, подвергались бичеванию по голому телу (282).