Степан Жихарев - Записки современника

Нет ничего мудреного, что при такой деморализации, охватившей ряды дворянской интеллигенции, Жихарев тоже сдался: отстал от «шайки либеральной» и принялся за службу «как должно», чтобы «пойти в гору». Давление времени и обстоятельств должно было сказаться на нем с еще большей силой, чем на таком крупном чщювеке, каким был Вяземский. В 1827 г. он умолял Жуковского обратить внимание на разгром Московского университета и прибавлял горькие слова о себе: «если буду жив физически и политически»; 140 140 Письма Жихарева к Жуковскому в архиве Пушкинского Дома. потом махнул на все рукой и стал заботиться только о том, чтобы быть, как выразился Булгаков, «полезным себе и семейству своему». В этом Жихарев не был оригинален: такова была судьба многих его современников, переживших 1825-й год и продолжавших служить при Николае I. «Умный был человек Надеждин, — писал в письме к А. С. Зеленому Чернышевский, — но, подобно Сперанскому, не устоял против нашей жизни и замарал себя, не умея отказаться от обольщений честолюбия. Горько думать о таких примерах. То же было и с Полевым». 1

Так было и с Вяземским, и с Жихаревым, и со многими другими. «Трудно устоять в несчастий, но еще труднее не обольщаться фортуною», — откровенно признался Жихарев в письме к Жуковскому — и тем вполне оправдал присвоенное ему еще в «Арзамасе» прозвище Громобоя (из баллады Жуковского). Кстати, Вяземский (прозванный в «Арзамасе» Асмодеем, из той же баллады) писал в 1828 г. А. И. Тургеневу: «В России — один Петербург, где можно найти все удобства жизни; но как там жить, не продав душу, подобно Громобою? Надо непременно приписать душу свою в крепость, а не то — в крепость». 141 141 Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч., т. XIV, стр. 319. 142 142 Остафьевский архив, т. III, стр. 180. Имел ли Вяземский при этом в виду только Громобоя из баллады Жуковского или Громобоя-Жихарева (делавшего в это время новую служебную карьеру) — не совсем ясно, но второе вполне возможно. Тургенев сам был арзамасцем и, конечно, хорошо помнил прозвище Жихарева (с которым дружил), а Вяземский мог считать неудобным называть его в таком контексте по фамилии. Как бы то ни было, слова Вяземского прекрасно характеризуют моральное состояние тогдашнего общества и могут быть в полной мере отнесены к Жихареву.

В целом общественная биография Жихарева представляет собой явление очень типичное для того времени. В ранней юности он «карамзинист»: его внимание направлено на быт и нравы, он занят вопросами личной жизни и морали. Отечественная война 1812 года и последовавшие за ней события выводят его из этого узкого круга интересов: увлекаемый идеями политической свободы и борьбы с деспотизмом, он сближается с «либералистами» и будущими членами Союза благоденствия; но аракчеевский террор заставляет его быть осторожным, а декабрьская катастрофа наносит удар всем его политическим увлечениям и интересам — тем более, что они не отличались ни глубиной, ни твердостью. Характерны в этом смысле высокопарные панегирики Александру I, которыми Жихарев уснастил свои дневники, то применяя к его особе слова из трагедии Расина «Британник» (в записи от 18 января 1807 г.), то восхищаясь «мастерством рижского пастора», удачно применившего похвальное слово Плиния Младшего (в записи от 8 апреля 1807 г.). Наступают мрачные тридцатые годы — и Жихарев, потеряв веру в смысл борьбы, становится чиновником, «продает душу», как это, в конце концов, сделал и Вяземский. На старости лет Жихарев дослужился до чина тайного советника и должности сенатора.

Отметим, однако, что прямым реакционером Жихарев не стал. Об этом свидетельствует, между прочим, одно письмо Белинского к П. В. Анненкову (декабрь 1847 г.). В нем Белинский сообщает о том, что в правительстве происходит большое движение по вопросу об уничтожении крепостного права и что Перовский выписал в Петербург известного московского сельскохозяйственника С. А. Маслова: «Это человек неглупый, даже очень неглупый, — пишет Белинский, — но пустой и ничтожный, болтун на все руки, либерал на словах, ничто на деле. Роль, которую он теперь играет, забавляет его самолюбие и дает пищу болтовне». 143 143 В. Г. Белинский. Письма, т. III. 1914, стр. 314. Далее Белинский рассказывает: «Раз <...> Маслов принимал у себя молодое поколение аристократии, которая все рвется служить по выборам, и прочел им свой проект освобождения крестьян. Приехал в половине чтения приятель его Жихарев (сенатор), и он вновь прочел свой проект, написанный преглупо и начиненный текстами из св. писания <...>.

— Ты сделал смешным свой проект <���говорит Жихарев Масловух

— А мне что за дело! лишь бы я сделал мое дело, а там пусть смеются!

— <...> Коли ты сделаешь смешным свое дело, ты погубишь его. Дай сюда! <...> Я обделаю это дело сам, я примусь за это con amore <���с лю-бовьк», ночи не буду спать — я не говбрю, чтобы ты написал все вздор, у тебя есть идеи, да не так все это надо сделать». Белинский прибавляет: «И Жихарев принялся за дело ревностно». О Маслове Белинский говорит тут же, что надо было бы «прогнать его по шее к его лошадям, на его завод — писать для них конституцию: это его настоящее место — конюшня». О Жихареве он говорит в другом тоне и не считает его ни либеральным болтуном, ни крепостником.

Обратимся к дневникам Жихарева.

3

Юный Жихарев — восторженный ученик и почитатель Державина, Карамзина, Дмитриева, Жуковского; он — поэт, переводчик, художественный чтец, страстный любитель театра. Естественно, что его дневники являются отражением не только быта, но и литературы того времени. Эпистолярный жанр был тогда господствующим — и Жихарев, взявшись за писание своих дневников-писем (он сам называет их этими обоими терминами), следовал тогдашним литературным образцам — таким произведениям, как «Эмилиевы письма» М. Н. Муравьева или «Письма русского путешественника» Карамзина. В повести Муравьева Эмиль признается: «Писать к тебе, разговаривать с тобою заочно — ты знаешь, что это сделалось для меня нуждою»; так мотивирован не только стиль повести, но и ее материал — подробные описания быта и душевной жизни. Жихарев вторит Муравьеву: «Писать к тебе обратилось мне в привычку»,— говорит он в первой же записи и обещает своему другу быть его «неизменным Гриммом». Это звучит как прямой намек на литературную традицию — на то, что его письма будут иметь характер не простых сообщений о личных делах, а «корреспонденций» о московской жизни.

На «Записках» Жихарева лежит несомненный отпечаток литературности; он смотрел на свои дневниковые записи как на литературную работу. Вот, например, как описано первомайское гулянье в Сокольниках (1805 г.): «Сколько беззаботной, разгульной веселости, шуму, гаму, музыки, песен, плясок и проч.; сколько богатых турецких и китайских палаток с накрытыми столами для роскошной трапезы и великолепными оркестрами, и простых, хворостяных, чуть прикрытых сверху тряпками шалашей с единственными украшениями — дымящимся самоваром и простым рожком для аккомпанемента поющих и пляшущих поклонников Вакха! Сколько щегольских модных карет и древних прадедовских колымаг й рыдванов, блестящей упряжи и веревочной сбруи, прекрасных лошадей и претощих кляч, прелестнейших кавалькад и прежалких Дон-Кихотов на прежалчайших Россинантах» и т. д. Такая зайись (а подобных ей много) не могла явиться на свет без предварительной черновой работы, без изучения литературных образцов и, главное, без отношения к своему дневнику если не прямо как к литературному произведению, то во всяком случае как к собранию литературных заготовок, набросков и упражнений. Жихарев, очевидно, ставил перед собою литературные задачи — как в процессе писания этих дневников-писем, так тем более при подготовке их к печатц (об этом см. в комментарии). В предисловии он даже прибег к некоторой мистификации — по видимому для того, чтобы оправдать или мотивировать чрезмерную литературность «Записок»: читателю дело представлено Так, будто покойный родственник и друг Жихарева, будучи гораздо старше его («несмотря на разность в летах», сказано там), подверг рукопись солидной обработке. В действительности G. G. Борятинский родился в 1789 г. й был, таким образом, не старше Жихарева, а на год моложе его. 1