Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

В период нэпа аренда кабаре или залов, предназначенных для культурных мероприятий, становилась всё более трудной для адептов гомосексуальной субкультуры, но не невозможной. В начале 1920-х годов

в Москве образовался небольшой очень интимный кружок главным образом из молодых поэтов, под знаком «Ангиной»; его цель — в выявлении в печати, в театре и в иных видах искусства мужской красоты. У нас за прошлый, 1923 г<���од> было два исполнительных вечера, музыка «наших» композиторов, чтение «наших» стихов, пение «наших» романсов, а также «наш» мужской балет; на втором вечере была дана инсценировка Вашего «Антиноя» из «Александрийских песен» <...>. Одной из очередных задач сего кружка является издание сборника со стихотворениями, посвященными воспеванию мужской красоты и любви всех поэтов начиная с античных и кончая современными, в числе коих должно быть и одно Ваше, помимо того, конечно, что будет выбрано из различных Ваших уже напечатанных сборников, Вами так любезно присланных через [Владимира Владимировича] Королевича [?—1969]. Материала так много набирается, что я боюсь, что это будет уже даже не сборник, а целый фолиант! (Из письма Владимира Владимировича Руслова (?—1929) М.А. Кузмину от 1 марта 1924 г.) 118

Сборник так и не был издан, а о деятельности кружка мы знаем только из переписки, которая велась в связи с чтениями

М.А. Кузминым своих стихов перед членами «Антиноя» в мае 1924 года в кафе «Синяя птица», в двух шагах от Тверского бульвара. Кружок, очевидно, распался, поскольку снимать помещение для собраний стало сложнее, да и публикация плодов деятельности антиноевцев не представлялась возможной 119.

Последнее публичное выступление М.А. Кузмина в Ленинграде в 1928 году свидетельствовало о преградах, которые Советская власть воздвигала перед теми, кто содействовал гомосексуальной субкультуре. Организаторы (из Института истории искусств) включили выступление поэта в список литературных вечеров, но для его приглашения им пришлось получать специальное разрешение директора. Они понимали, что «нежелательные личности» (гомосексуалы) будут рваться услышать автора «Крыльев». Никаких объявлений о вечере не развешивалось, и вход был только по приглашениям. Несмотря на меры предосторожности, в назначенный час зал был переполнен. Люди стояли в проходах и сидели на полу. Многие были «как раз теми, кого больше всего боялся директор», — гомосек-суалами.

Чаще всего среднего или пожилого возраста, они начали протискиваться к сцене; в руках у многих были букетики цветов. Когда Кузмин кончил читать, они ринулись к сцене и стали бросать туда эти букетики. По выражению [В.Н.] Орлова, это была «последняя демонстрация петер-

бургских педерастов». Для Кузмина выступление оказалось настоящим и приятным триумфом, но для организаторов вечера всё едва не окончилось очень печально: с большим трудом удалось убедить директора, что они были не в состоянии справиться с толпой 120.

Гомосексуальная субкультура царского Петербурга жила своей жизнью. Она обладала собственной системой информирования и культурной памятью. Для этих «среднего или пожилого возраста» людей, вспоминавших о своей юности как о времени беззаботных увеселений и половых «приключений» (преобладающие темы в дневнике М.А. Кузмина), выступление поэта, «одетого по дореволюционной моде <...> и читающего с помощью старомодных очков, время от времени используемых как монокль» 121, было драгоценной весточкой из того времени и, возможно, упреком миру, в котором они жили ныне.

На исходе царской эпохи из традиционной взаимной маскулинной сексуальности выросла русская городская мужская гомосексуальная субкультура. Гомосексуальный мужской мир не был чем-то чужеродным обществу, а являлся его жизнестойкой и плодотворной частью. Только гетеросексистский и националистический шовинизм может утверждать, что гомосексуальная субкультура была завезена в царскую Россию или СССР из-за границы или явилась порождением коммунистического произвола 122.

Интимные отношения внутри традиционной мужской социальной иерархии, например, отношения между хозяевами и прислугой, сохранившиеся еще в последние годы царской России, принадлежат к старейшей маскулинной сексуальной культуре российского общества. Здесь было мало специфических групп, осознававших себя «своими людьми» с их женоподобным обликом или представителями строго определенной сексуальной ориентации. Индивиды, наделенные властью, совершали однополые эротические действия ради удовольствия, а их подчиненные часто искали покровительства и материальных благ. Однако многие вполне терпимо относились к «барским шалостям» и не всегда ждали вознаграждения. Это была сексуальная культура, порожденная снисходительным отношением как народа, так и элиты к маскулинному сексуальному высвобождению и, возможно, сознанием того, что «нормальные» способы удовлетворения мужской «похотливости» (в первую очередь речь идет о женской проституции) были дорогостоящими или чреватыми венерическими болезнями 123. Но степень этой терпимости (сравнительно с западными взглядами на эрос между мужчинами) не стоит преувеличивать. Дневники и иные источники свидетельствуют, что русские мужчины, принадлежавшие к различным классам, часто считали эти действия «греховными», даже если сами совершали их 124.

Современная гомосексуальная субкультура, базирующаяся на традиционной сексуальной модели, оформилась на фоне быстрой урбанизации и ускоренного внедрения рыночных отношений, обезличивших отношения между работодателем и наемным работником. Значительная часть членов этой субкультуры распознавали друг друга по характерным словечкам и жестам, минуя классовые, возрастные и образовательные барьеры. Собственно обитатели гомосексуального мира смело использовали женоподобные манеры, жесты и одежду, другие, вероятно, осваивали менее заметные символы, вроде ярко-красных галстуков или красных платков, торчащих из нагрудного кармана, ставшие в 1908 году «своего рода гомосексуальной униформой». Можно говорить о зарождении в то время чувства самоиндентификации, поскольку некоторые мужчины, имевшие эротические отношения с представителями своего пола, стали относить себя и своих друзей к «теткам» или «своим людям». Другие же (подобно «женоненавистникам» или некоторым «педерастам за деньги») противились такой маргинализации личностей и взамен этого публично демонстрировали нормативную маскулинность, скрывая и трансгрессивные намерения. Коммерциализация захлестнула этот специализированный рынок. В последние годы царской эпохи «банные шалости» крестьянской артели превратились в эффективно организованную, но печально известную мужскую проституцию в банях, теперь более скрытную и похожую на лицензионную женскую секс-торговлю. «Балы женоненавистников» и руководимые «тетками» балы могли, очевидно, рассчитывать исключительно на доходы от «своих людей».