Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Суд над Палладием обнажил некоторые особенности ранних большевистских взглядов на однополые правонарушения. Самой значимой из них была готовность подвергать совершеннолетних судебному преследованию за «противоестественный порок (педерастию)», когда к тому подталкивали политические обстоятельства. Пропагандистская целесообразность в условиях военного времени диктовала необходимость быть выше понимания того, что духовенство обрело половую свободу, обещанную революцией. Сексуальная революция имела классовый базис, а потому враги победившего класса не заслуживали свободы, отличающей полноправных граждан. Последующие секс-суды над священнослужителями продемонстрировали возможности маневрирования при применении законов, касающихся половых преступлений 90.

Не менее важное значение для начавшейся кодификации уголовного законодательства имело решение представить И. Волкова невинной «жертвой» церковного разврата. Согласно Уголовным уложениям 1903 и 1918 годов, допускавшим дачу осознанного согласия на мужеложство определенными [14—15-летними] подростками (городскими «продажными катамитами»), четырнадцатилетний И. Волков был на пороге «сознательного» сексуального самоопределения. Его взаимоотношения с епископом включали получение выгоды (образование, приют, оплату и карьеру) в обмен на помощь по хозяйству и сексуальные услуги 91. Но в случае И. Волкова, хорошо понимавшего, во что он втянут, большевистские юристы предпочли держаться более ранних толкований термина «половое созревание» или «несовершеннолетие». В конце концов в УК РСФСР 1922 года возобладал медикализирован-ный подход. Теперь половая свобода определялась не возрастом, а «половой зрелостью», заключение о которой давалось врачами в случаях сексуальной активности согласных на нее молодых людей или в случаях их изнасилования.

В деле Палладия очевидны намерения новых хозяев России медикализировать половую девиацию епископа как болезнь. Именно поэтому они прибегли к психиатрической экспертизе, которой надлежало гарантировать, что епископ не совершит повторных преступлений после амнистии. Во время следствия И. Волков был направлен для обследования в только что созданный Институт дефективных детей. Восьмой отдел надеялся получить от психиатров свидетельства нанесения мальчику вреда, чтобы использовать их в ходе суда над Палладием 92. В начале 1920 года, после амнистии, Палладий провел три месяца в психиатрической больнице, куда был помещен «для [его] изоляции и лечения в специальном лечебном заведении». П.А. Красиков со товарищи явно ожидали, что медицинская наука укажет и объяснит признаки полового расстройства, и верили, что «противоестественный порок» можно излечить в психиатрических учреждениях.

В 1920 году коллегия Комиссариата юстиции вернулась к проблеме кодификации уголовного законодательства и поручила М.Ю. Козловскому (ранее правовому «нигилисту», ныне стороннику унификации карательных мер) разработать «план» кодекса 93. К июню того же года юрист представил свой проект с комментариями. Архивные документы дают представление об эволюции статей, касающихся половых преступлений 94. В этих документах содержатся самые ранние предложения большевиков в интересующем нас направлении. Первоначальная простая концепция половых правонарушений М.Ю. Козловского была усовершенствована благодаря обращению к Уголовному уложению 1903 года, а также, возможно, к делу Палладия и законодательству Великой французской революции.

В первом, написанном от руки «плане» М.Ю. Козловский в главе «Преступления против прав личных» упомянул только одно простое правонарушение с сексуальным контекстом: «Оскорбление женской чести» 95. Очевидно, в тот момент потенциальными жертвами половых преступлений для него могли быть только женщины, причем пользовался он устаревшими представлениями о репутации и чести. Его второй вариант повторял первый. Но фраза была зачеркнута, и другим почерком написано: «Преступления против нравственности (посягательства на женскую честь, мужеложество (ж!) и т. д.)». Сфера возможных преступлений была расширена, и упоминание «оскорбления» опущено, так как эти преступления подпадали под гораздо более тщательно разработанную главу «Преступления против жизни, здоровья и достояния (ж!) личности» 96.

В окончательной редакции этой главы (июнь 1920 года) понятие «половое преступление» значительно расширились по сравнению с ранними набросками, и здесь очевидным было влияние проектов Уголовных уложений 1903 и 1918 годов. Названия четырех из пяти половых правонарушений были заимствованы из Уголовного уложения 1903 года, хотя язык статей в целом был упрощен. В числе этих пяти преступлений значилось и мужеложство, но только когда дело касалось детей или применения насилия. Простое же мужеложство между согласившимися на него взрослыми (в возрасте старше четырнадцати лет) преступлением не считалось 97. По сравнению с Уголовным уложением 1903 года возраст согласия был снижен. В этой версии и в редакции 1918 года А.А. Шрейдера порог в четырнадцать или пятнадцать лет вызывал споры (мужеложство «без его согласия или хотя с его согласия, но по употреблении во зло его невинности» могло быть наказуемо). Теперь же возрастом согласия на любые половые акты считались четырнадцать лет. Нет свидетельств того, что дело Палладия оказало непосредственное влияние на М.Ю. Козловского, но уточнение возраста согласия в делах о мужеложстве в предложенном проекте могло отражать опыт, почерпнутый коллегией в этом затруднительном деле.

М.Ю. Козловский понимал, что подобно первоначальному уголовному кодексу Французской революции наш уголовный кодекс был «переходным» и что только тогда, когда завоевания революции обретут силу, новые нормы приобретут стабильность. Комментарии юриста говорят о его осведомленности в развитии французского законодательства после 1789 года, взятого им за образец 98. Сказалось ли это на подходе к мужеложству и в какой степени, определить из высказываний М.Ю. Козловского невозможно. Секуляризация и рационализация уголовного законодательства в ходе Французской революции включала декриминализацию мужеложства (возможно, изначально машинальную) в 1791 году, которая в 1805 году уже осознанно была закреплена указом Наполеона ив 1810 году — уголовным кодексом 99. Возможно, М.Ю. Козловский знал об этих нюансах французских кодексов, однако в своих комментариях он не останавливается на специфических правонарушениях. По его мнению, большинство деяний, преследовавшихся при старом режиме, должны считаться правонарушениями и после революции, за исключением такой специфической категории, как «религиозные преступления», каковых при революционном порядке быть просто не могло 100. Секуляризация была радикальной основой обновления карательного законодательства. Но преступления против личности (включая те, что М.Ю. Козловский архаично называл «преступлениями против <...> женской чести»), нуждались, по его мнению, в меньшем пересмотре, нежели прочие главы Уголовного кодекса: