Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Оказывается, грешники — педерасты, а праведники — кровосмесители. П. Маслянковский негодует против педерастов, но не возмущается кровосмесительством. Это он называет беспристрастностью, объективизмом? Удивительно! Разве в известные эпохи в известных классах сожительство с мужчинами не было самым законным, открытым, признанным? Особенно в мужских монастырях это практиковалось и практикуется и поныне 19.

Е.М. Ярославский не пытался защитить «педерастов», он хотел поместить «праведников Содома» в исторический контекст, показать иррациональность морали того, что он называл «еврейской библией», и ее ненужность современному пролетариату. Активист же, которого редактор газеты надеялся просветить, не принимал историчности в подходе Е.М. Ярославского к «педерастии». И таких членов партии было множество. В популистском атеистическом журнале, издававшемся одним из соперников Е.М. Ярославского, в это же время был опубликован насмешливый пересказ истории Содома, основой которого было «гнусное

мужеложное вожделение» соседей Лота. Этнокультурный контекст конечно же полностью игнорировался 20. Вместо обсуждения исторических и социальных корней однополого влечения, используя народное неприятие половых отклонений, можно было извлечь большую политическую выгоду из антирелигиозного движения 1920-х годов.

В эпоху нэпа в редких, но страстных обращениях атеистической прессы к этой теме, а также в отчетах о судах над священниками язык противопоставления непорочности и развращенности был тщательно разработан. Дискурс об однополых отношениях в среде духовенства пробуждал страх относительно развращения малолетних, венерических заболеваний и моральной испорченности. Всё это представлялось прессой следствием болотоподобной, засасывающей, зловонной обстановки религиозных общин. В этом дискурсе такое лживое зловоние противопоставлялось моральной и идейной чистоте простых людей, рабочих и крестьян, чья религиозная вера, как утверждалось, неизбежно подвергалась испытанию при разоблачениях в зале суда нравственной деградации духовенства. Большевики запретили Православной Церкви использовать медицинскую интерпретацию гомосексуальности в целях защиты и заложили основы советского дискурса о половых аномалиях как чуждых «нормальному» рабочему и крестьянину.

По господствующему мнению, биомедицинские модели аномальной сексуальности не распространялись также и на некоторые народности Кавказа и Средней Азии. Большевики, занятые государственным строительством, продолжали полагать, как и царские губернаторы до них, что в этих регионах широко практиковались однополые отношения между мужчинами. Подобно русским врачам, работавшим в этих местах до революции, большевики считали, что такие вредные и нежелательные отношения порождены социальными условиями, которые и надлежало искоренить административным и законодательным путем. Между сексуальными практиками, распространенными на Кавказе и в Средней Азии, существовало некоторое различие, что нашло отражение в Уголовных кодексах соответствующих республик. Регулирование сексуальности в этих регионах было основано на УК РСФСР 1922 года, но существенные различия свидетельствовали, что одни регионы законодатели считали менее подготовленными к сексуальному модерну, чем другие. Асимметрия антиму-желожных статутов, действовавших в этих республиках, делает наглядным, как понимание социальных условий влияло на политику большевиков за пределами европейской части СССР.

Азербайджан и Грузия (но не Армения) включили статьи против мужеложства в свои первые советские Уголовные кодексы 1920-х годов. В этих республиках были запрещены добровольные и насильственные формы мужеложства между взрослыми 21. Как и в революционных Уголовных кодексах РСФСР, Белоруссии и Украины, в кодексах закавказских республик половым преступлениям было посвящено несколько статей, формулировка которых не особенно отличалась от русского образца 22. В этих республиках было введено достаточно современное революционное законодательство в отношении половых преступлений, что, с точки зрения большевиков, отражало региональный уровень экономического и социального развития. Несмотря на эти новации, запрет (с использованием в формулировках слова «мужеложство») создавал языковую преемственность с законодательством старого режима. Большевики считали, что, несмотря на обновление остального законодательства о половых преступлениях, высокая степень взаимной мужской однополой активности в регионе оправдывает сохранение здесь дореволюционного запрета мужеложства. Такая точка зрения, вероятно, обуславливалась большим, в сравнении с Европейской Россией, числом людей, осужденных здесь за мужеложство в царскую эпоху.

В конце 1920-х годов, после долгой борьбы за установление советской власти, большевистские законодатели ввели в Средней Азии уголовные кодексы, значительно расходившиеся по языку с законопроектами других регионов. Реформаторы столкнулись с традициями гостеприимства и коммерческой сексуальности, которые кардинальным образом отличались как от русских забав, так и от практик однополых отношений, встречавшихся на Кавказе. По тайному сговору с родителями и опекунами сводники организовывали бордели или танцевальные труппы из узбекских и туркменских молодых мужчин-простшутов — бачей 23. Большевистские законодатели вознамерились искоренить наряду с выкупом невест и полигамией эту форму мужской проституции как «преступления, составляющего пережитки родового быта» 24. В воззрениях строителей «светлого будущего» миссия социализма покончить с проституцией (как правило, женской) соединилась с марксистской догмой исторической иерархии, противопоставляющей цивилизованные и отсталые общества. Юристы постреволюционного периода отклонили криминализацию женской проституции в России и схожим же образом сохранили в Узбекистане и Туркмении право мужчин проституировать. Все остальные аспекты маскулинной секс-торговли были запрещены. Как и в других случаях, касавшихся «пережитков родового быта», статьи узбекского и туркменского уголовных кодексов, запрещавшие мужскую проституцию, не отличались юридической лаконичностью и медикализированным языком, характерным для законов о половых преступлениях республик Советского Союза, вошедших в эпоху модернити. Социальные практики, подлежавшие искоренению, описывались с почти этнографическими подробностями. Бачи и их патроны не были включены в перечни категорий лиц с «врожденными» половыми девиациями, как считалось, существовавших в «цивилизованных» обществах. Всё это явилось результатом совместных усилий в 1925—1928 годах юристов, активистов партии и ученых экспертов по изучению обычаев народов данного региона с целью введения законодательства, призванного преодолеть «отсталость» семейных, гендерных и ин-тимных отношении".