Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Лишь немногие аспекты советского общества остались незатронутыми первой пятилеткой. Трансформация экономики бывшей Российской империи в социалистическую была новаторским предприятием, попыткой за десятилетие достичь того, чего Западная Европа добилась за сто лет промышленной революции. Мелкие крестьянские хозяйства объединились в колхозы, механизация труда в деревне обеспечила высокий рост производства. Государственные инвестиции в отрасли промышленности (уголь, нефть, электроэнергия, железо и сталь) преследовали целью построение передового (по марксистской терминологии, индустриального и городского) хозяйства; на страже внешних рубежей завоеваний революции стоял военно-промышленный комплекс, не уступавший в мощи капиталистическому окружению. Ни один из этих амбициозных проектов не мог бы быть воплощен без громадных социальных трат, а в случае сельского хозяйства не обошлось без необъявленной гражданской войны в деревне. Коммунисты поставили целью изменить Россию не только экономически, но и создать нового человека. Культурная революция должна была трансформировать привычные методы труда и развлечения, мысли и действия индивидов. Конечно, это потребовало и трансформации его влечений.

На заре первого пятилетнего плана утопические мечты рождались в политической атмосфере оптимизма. Шейла Фитцпатрик (Sheila Fitzpatrick) поясняет, что энтузиазм не ограничивался только членами Коммунистической партии или ее молодежного крыла (комсомола), но распространился на науку и академические дисциплины, где и марксисты, и немарксисты фонтанировали «эксцентричными идеями» 33. Культурная революция развязала руки мечтателям, предлагавшим «ранее представлявшиеся смехотворными» схемы переделки экономической и социальной жизни. Под давлением проводившейся в то время антибюрократической кампании правительственные органы оставили привычную осторожность и поддержали мечтателей в архитектуре, технике и культуре 34. Здравоохранение также не осталось в стороне от радикальных перемен.

Дебаты относительно природы и роли «трансвеститов» и прочих представителей «среднего пола», кипевшие в медицинской и судебно-психиатрической литературе в конце 1920-х годов, вышли на новый уровень во время дискуссий в Народном комиссариате здравоохранения. В эпоху нэпа психиатрическому анализу трансвеститов положили начало дела «гомосексуалис-ток», проанализированные в 1926 году московскими судебными психиатрами Е.К. Краснушкиным и Н.Г. Холзаковой, и сомнительная интерпретация этой парой таксономии сексуальных «промежуточных состояний» Магнуса Хиршфельда 35. Их работа появилась в первом сборнике статей психиатров и других исследователей в области медицины из Московского кабинета по изучению личности преступника и преступности. Во втором сборнике Кабинета трактовка Е.К. Краснушкина и НX. Холзаковой хиршфельдовской категории «трансвестит» была раскритикована сразу в двух статьях. Коллеги возражали против поверхностной трактовки «трансвестизма». Сравнительно мягкая точка зрения Е.К. Краснушкина и Н.Г. Холзаковой на сексуально аномальную личность как жертву биологии была безоговорочно отвергнута. В статьях оппонентов выражалась противоположная позиция: мол, «трансвеститы» и «гомосексуалисты» — это психопаты, рожденные социальным окружением.

Опубликовав в 1927 году раздельно во втором сборнике Кабинета две статьи, посвященные «трансвеститке» (Евгении Федоровне М.) и «мужской проститутке» (Т.П.), авторы этих работ,

А.О. Эделыптейн и В.А. Белоусов, поставили под сомнение сексологические гипотезы Е.К. Краснушкина и Н.Г. Холзаковой 36. Ссылаясь на М. Хиршфельда и истории болезней европейцев,

А.О. Эделыптейн со всей тщательностью доказал, что немецкий сексолог отличал стремление к переодеванию от гомосексуального влечения.

Трансвестизм был абстрактной сексологической категорией, которая могла существовать вне зависимости от гомосексуальности. Более того, и трансвестизм, и гомосексуальность, наблюдаемые в случае Евгении Федоровны М., безоговорочно выступали следствием «чисто психических факторов возникновения данной перверсии». Ее истерия, «псевдологичность» и половые «перверсии» были проявлением психопатии и объяснялись не гормонами или особенностью конституции, а «отсутствием правильного воспитания» или, точнее сказать, «в данном случае и прямо неправильным, вредным воспитанием». Обратившись к персоне «мужской проститутки», Т.П., В.А. Белоусов предложил аналогичный диагноз психопатии, основанный на «инфантилизме», — «истерические черты и механизмы, психопатическая неустойчивость, черты детскости в поведении» 37. И А.О. Эделып-тейн, и В.А. Белоусов давали пессимистические прогнозы в отношении своих пациентов. Первый писал, что, «несомненно, социальное будущее такого субъекта [, как Евгения Федоровна М.,] очень тяжело». О ее возможной жизни он не строил никаких прогнозов 38. Второй еще более пессимистично смотрел на «типичные аспекты гомосексуального быта» мужчины-проститута:

Отсутствие каких-либо интересов и связей с отсталыми слоями общества, полное погружение в интересы своей профессии и отсутствие настоящей потребности к труду заставляет нас ставить неблагоприятный прогноз будущего испытуемого: он останется верен своей профессии, и его будущим «друзьям» следует опасаться его как вора 39.

Мнение В.А. Белоусова отражало позицию Межведомственной комиссии Народного комиссариата здравоохранения РСФСР по борьбе с (женской) проституцией, а также страхи, нашедшие выражение в законодательстве против узбекских бачей. Подобно тем, кто стремился положить конец женской проституции, психиатр, описывая «гомосексуальный быт» Т.П., смотрел на мужчину-проститута как на тунеядца. Характеризуя социальное окружение Т.П., В.А. Белоусов использовал термины, похожие, но не идентичные тем, которыми оперировали юристы Средней Азии. Мужчина-проститут принадлежал к «отсталым слоям общества», в данном случае — к меньшинству населения России, в то время как Советский Узбекистан считался скорее «отсталым» регионом, где «пережитки родовых обычаев» наблюдались повсеместно.

В этих корректирующих замечаниях на взгляды Е.К. Крас-нушкина и Н.Г. Холзаковой не было даже и намека, что для лечения подобных пациентов применялось терапевтическое вмешательство. Е.К. Краснушкин быстро эволюционировал к основанной на психопатии этиологии однополого «извращения», очевидно, в ответ на неудачи терапевтических притязаний гормональной теории. В 1927 году он писал, что присутствовал при трансплантации мужских «половых желез» обезьяны мужчине-гомосексуалу, а также «двум старикам в целях омоложения». Неудача этих операций заставила его проникнуться скептицизмом в отношении притязаний Э. Штейнаха. Биологическая предрасположенность к гомосексуальности была возможной, но не доказанной, меж тем в однополых учреждениях (вроде тюрем, где практиковал Е.К. Краснушкин) наблюдались примеры возникновения «компенсаторного гомосексуализма», и отнюдь не врожденного. Несмотря на всё это, Е.К. Краснушкин продолжал последовательно отстаивать идею о некриминализированности и безобидности половых девиантов. В изданном в 1929 году сборнике лекций «Преступники психопаты» он фактически отверг какую-либо роль конституциональных факторов при формировании гомосексуальной личности, поставив на первое место воспитание. Е.К. Краснушкин оставался убежден, что существуют «социально полезные и ценные психопаты», в том числе и среди гомосексуалов 40.