Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

У психиатров, настаивавших на гормональном происхождении однополого влечения и гендерного нонконформизма, также усложнилась жизнь. Постоянной проблемой советских биологов-экспериментаторов был дефицит здоровых тканей, как животных, так и человеческих, необходимых для исследовательской работы. Попытка ведущего биолога Второго Московского государственного университета Михаила Михайловича Завадовского (1891—1957) осуществить в 1923 году трансплантацию по методике Э. Штейнаха и излечить «гомосексуалиста» оказалась неудачной. Скептически оценивая саму процедуру, М.М. Завадовский тем не менее отмечал, что отрицательный результат мог быть следствием отсутствия надлежащих тканей для трансплантации 115. В 1928 году Я.И. Киров аналогичным образом жаловался в Харькове, что при проведении экспериментальной трансплантации Ефросинии Б. «не удалось добыть необходимого доброкачественного, удовлетворяющего всем предъявляемым в настоящее время требованиям яичника» 116. Как и в Западной Европе, в Советском Союзе направления исследований половых гормонов часто зависели от наличия готовых материалов 117. В мирное время ткани яичника человека получить было трудно, а географическое положение и экономические трудности Советского Союза ограничивали доступ к железам обезьян.

Помимо прочего, в отличие от омолаживающей терапии, которая, как считалось в то время, была эффективной, трансплантация по методике Штейнаха—Аихтенпггерна с целью изменения половой ориентации не приносила ощутимых результатов. Ряд попыток воспроизвести австрийский прорыв были предприняты в начале 1920-х годов в Центральной и Восточной Европе. К середине 1920-х годов биологи пришли к выводу, что предлагавшаяся методика неэффективна, и наблюдавшаяся в некоторых случаях половая переориентация была следствием воздействия врача на пациента. М. Хиршфельд, врач, а не биолог, продолжал возлагать надежды на эндокринологическую этиологию половых промежуточных состояний, поскольку восприятие однополой любви как врожденной было логическим обоснованием его борьбы за эмансипацию 118. В конце 1920-х годов некоторые советские психиатры всё еще продолжали ждать того дня, когда биологи откроют тайные механизмы сексуальной ориентации в системе половых желез. Но в нэповской России материальные трудности и неудачные операции по трансплантации половых желез сделали очевидным, что нет смысла тратить на тупиковую методику и без того скудные ресурсы.

Переход проблемы секс-гендерного диссидентства из сферы законодательства в область медицины побудил врачей быть осторожными. Не имея ясных политических сигналов, они не знали, какова должна быть цель медицинского вмешательства. Должны ли врачи с помощью методики «малой психиатрии» помогать людям с половой аномалией становиться полноправными членами нового общества? Следовало ли лечить «неприспособленцев»? Или, открыв секреты половой аномалии, надлежало создать такие «условия, которые исключат возможность порождения неприспособленцев»? В отличие от других социальных аномалий политическая значимость гомосексуальности была далека от ясности. Самоубийство недвусмысленно считалось потерей для нового общества. Хотя женская проституция по-разному воспринималась милицией, социальными работниками и врачами, все они были едины в оценке этого явления как нежелательного. В 1920-х годах, когда большевики изучали социальный ландшафт и искали пути его трансформации согласно марксистским проектам, секс-гендерное диссидентство породило массу вопросов и ответов. Врачи проницательно оценивали свое положение и оставались осторожными, отнюдь не стремясь медикализировать все формы половой аномалии.

Трансвестит и культурная революция

В России эпохи нэпа главными инициаторами нового дискурса о гомосексуальности и других формах секс-гендерного диссидентства выступали врачи, но не только они сталкивались с подобными явлениями. Поскольку после опубликования УК РСФСР 1922 года милиция неохотно усаупала психиатрам роль в надзоре за гомосексуалами, сразу же выявились многочисленные отступления [со стороны милиции] от этого нового разделения обязанностей. Считалось, что дело медицины — не более чем разговоры о «гомосексуалистах» и «трансвеститах». Всё это свидетельствовало об ограничениях, наложенных советской властью на медицинские модели сексуальной и гендерной аномалии.

Большевики, вступившие в борьбу с «отсталыми» элементами населения Советского Союза, не сомневались, что сложившаяся медицинская модель не приложима к формам дававших о себе знать однополых отношений. История борьбы христианского духовенства с обычаями сексуальной жизни «первобытных» народов юга и востока Советского Союза свидетельствовала в пользу тезиса о прямой зависимости половых девиаций от сложившихся социальных условий. Проникая в закрытое от внешнего мира пространство монастыря или пытаясь «осовременить» культурные практики исламских и кавказских народов, большевики исправно следовали политике половой дифференциации, вступавшей в резкое противоречие с «передовыми» европейскими психиатрическими и эндокринологическими гипотезами. Большевистские энтузиасты антирелигиозного движения и русские большевики, сочинявшие законы для новых периферийных советских республик, подходили к регулированию однополых проступков как пережитков старого быта, подлежащих искоренению. Поступая так, они продуцировали контрдискурс медика-лизированных и либертарианских голосов, раздававшихся из среды некоторых психиатров и юристов РСФСР.

Культурная революция, сопутствовавшая первой пятилетке (1928—1932), затронула и проблему секс-гендерного диссидентства. Она породила дискуссию, отголоски которой запечатлелись в ряде эпизодов о судьбе «трансвеститов» (этим понятием охватывались все вариации «среднего пола») нового общества. Эта дискуссия проходила под знаком, с одной стороны, опыта большевистской борьбы с пережитками старого быта, а с другой — страстного стремления врачей разрешить научную проблему половой аномалии. Как и в других областях науки, медицинский аспект вопроса прошел через утопическую фазу (в 1929—1930 годы), когда психиатров вновь охватил оптимизм относительно сексуальной эмансипации и открытий эндокринологии. Врачи ратовали за защиту личности с частичной социальной аномалией, противостоя более жесткой стратегии изживания «девиантного» поведения и образа жизни. Условия, при которых индивиды вроде «гомосексуалистов» или «трансвеститов» могли бы спокойно существовать в Советском Союзе, начали постепенно исчезать уже в первую пятилетку.