Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Маскулинизация и ее проблематичная связь с ценностями революции питали интерес психиатров к женской гомосексуальности, одновременно врачи, сталкиваясь с мужчинами, занимавшимися однополым сексом, сравнительно мало говорили о мужской женоподобности. Из дореволюционных психиатрических авторитетов по половым извращениям только В.М. Тарновский в завуалированной форме выражал презрение к мальчикам и мужчинам российской элиты, лишенным мужества, преданности долгу и не умевшим контролировать свои эмоции. Согласно его классификации «педерастов», наиболее женоподобные имели врожденные расстройства. У некоторых «педерастов» женоподобность наблюдалась с раннего возраста и была симптомом дегенерации 85. После В.М. Тарновского психиатры царских времен избегали касаться немужского поведения и проявляли мало интереса к гендерным ролям своих «извращенных пациентов». Подобное отсутствие внимания к мужской женоподобности было следствием открытого нежелания патологизировать однополые отношения 86. До революции В.М. Бехтерев описывал представителей высшего класса, лишь слегка касаясь их манер и одежды 87. Можно сказать, что только после 1905 года образ декадентского женоподобного гомосексуала стал достаточно часто мелькать в российских научно-популярных, литературных и журнальных описаниях мужских однополых отношений.

Революция несколько оживила психиатрический интерес к связи мужской женоподобности и гомосексуальности. В.П. Осипов пересмотрел описания пассивных «педерастов» («гомосексуалистов», если воспользоваться современным сленгом) В.М. Тарновского, включенные им в учебник 1923 года по душевным болезням 88. Статьи В.М. Бехтерева и В.П. Протопопова, посвященные рейду в петроградский «клуб педерастов» в 1921 году, содержали рассказы о вечеринках трансвеститов и мужские пародии на гетеросексуальные отношения, глазом этнографа фиксировали мир трансгрессивного поведения в жестах и языке. В 1927 году в описание медицинского случая о «мужской проститутке», известной как Т.П., московским судебным психиатром В.А. Белоусовым было включено сообщение о «бале женоненавистников» 89. Кратковременное оживление интереса к гендер-трансгрессивному мужскому гомосексуалу произрастало из тревоги, вызванной состоянием общественного порядка. Многие дела были заведены милицией, стремившейся взять под контроль частные сборища («клубы педерастов») и экономические преступления («мужскую проституцию»). В этих случаях власти прибегали к психиатрической экспертизе, чтобы добиться от медицины подтверждения опасности «психической заразы» со стороны гомосексуалов 90. Иногда, десексуализируя гомосексуа-ла, судебно-психиатрическая экспертиза снимала с него обвинение и направляла на лечение. При этом его женоподобность или приуменьшалась, или вовсе не принималась во внимание 91.

Гораздо более последовательными были россияне, вполне однозначно характеризовавшие сексуальное взаимодействие мужчин и определявшие их идентичность сообразно позициям, предположительно принимаемым при анальном сношении («пассивные» или «активные педерасты»). Уже в самый ранний период сложения в России медицинских дискурсов гомосексуальности подобный пассивный/активный бинаризм мог быть выражен в точных гендерных (грамматических) терминах 92. При описании сексуальных поз мужчин использовались фразы вроде «Д. представлял из себя женщину» 93или «предпочитает вообще быть в положении женщины» 94. Русский язык обладает богатым набором глаголов для описания пассивной (insertive*) мужской роли в половом акте (вспомним хотя бы такие глаголы, как «употреблять» и «использовать») 95. Разделение на активных и пассивных педерастов, введенное в употребление И.А. Каспером и А.А. Тар-дье, в России получило резонанс благодаря глубокому культурному различию между мужчинами и женщинами и механистическому пониманию сладострастия как мужского активного начала (натиска, напора), которому женщине только и остается пассивно повиноваться 96. Если описывались иные формы сексуальных отношений, то они должны были подгоняться под этот бинаризм (полярность) 97. Официальный язык уголовных дел и записи ответов обвиняемых в судах по делам о мужеложстве 1930—1940 годов отражают постоянное присутствие такой лексики в советском обществе в гендерных и сексуальных отношениях 98.

Попытки психиатров связать мужскую пассивность с врожденной гомосексуальностью, а активную сексуальную позицию — с приобретенными формами, предпринимались постоянно. Врачи стремились отделить случаи, вызванные невропатологией, гормональным дисбалансом или дегенеративной конституцией, от приобретенных форм гомосексуальности 99. Эта связь отчетливо выявилась в описаниях «клуба педерастов» (1921 г.). В.М. Бехтерев более сдержанно, а В.П. Протопопов прямо утверждали, что «педерасты», имевшие отношения также с женщинами, — исключительно «активные» пользователи мужского ануса как «последнего прибежища» («ultimum refugium»). В.П. Протопопов

[* Insertive — от лат. in-sero, «всовывать»; in-servio, «подчиняться».] на этом не остановился, заявив, что таких мужчин нельзя считать подлинными или «врожденными гомосексуалистами». Оба психиатра не увязывали гомосексуала, представляющего интерес для медицины (в отличие от морально разложившегося «педераста»), и практику анального сношения, стремясь оправдать первого, дистанцировав его от наиболее «оскорбительных» половых актов 100.

Мужчины и женщины, отвечавшие своим гендерным ролям («мужественные» мужчины, «женственные» женщины), но вступавшие в однополые практики, редко рассматривались психиатрами как действительно «больные». Врачи часто утверждали, что выход из-под влияния гендер-трансгрессивного «гомосексуального» партнера или курс суггестивной терапии или гипноза достаточны, чтобы вернуть «нормального» человека к здоровому образу жизни. Описывая с медицинских позиций гомосексуальность, психиатры следовали иному подходу к гендерно нормальным мужчинам и женщинам. Такое дифференцированное отношение к потенциально излечимым личностям служило предпосылкой к различиям во взглядах на однополую любовь, которых впоследствии придерживались законодательство и медицина.

В психиатрических историях болезней 1920-х годов партнерши «мужеподобных» «гомосексуалисток» часто описывались как «нормальные» (гетеросексуальные), их фемининность была несомненна. В этих текстах фемининные партнерши выглядели личностями с неустойчивым сексуальным поведением. Доставив удовлетворение маскулинизированным патронессам, они бросали их, чтобы вступать в браки с мужчинами 101. В этих описаниях фемининные партнерши соответствовали и гендерным ожиданиям, ведь представали они жертвами маскулинизированных партнерш, физически и психологически оскорбивших их 102. Ольга Ивановна Щ., библиотекарь и учительница, убитая Валентиной П, по описанию Е.К. Краснушкина и Н.Г. Холзаковой (не знавшими ее при жизни), «была женщиной с мягким, добрым, уступчивым характером, женственной, с тонкой, изящной фигуркой» 103. Очарование, исходившее от мужеподобной «гомосексуа-листки», сочеталось с имплицитным отрицанием возможности выступать «настоящей» фемининной гомосексуалкой в отношениях с партнером. Психиатры полагали, что женственными партнерами маскулинизированных «гомосексуалисток» были, по сути, нормальные женщины, временно подпавшие под влияние хитрых и напористых гомосексуальных подруг. В подобных случаях разрешение проблемы фемининных женщин сводилось к констатации их «пассивной» роли, и она едва ли нуждалась в подробном освещении. Половыми отношениями с мужчиной и предпочтительно замужеством эта коллизия вполне разрешалась.