Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Два персонажа статьи Е.К. Краснушкина и Н.Г. Холзаковой отправили на тот свет своих партнеров-женщин, в одном случае — из ревности, когда любовница заявила о своем намерении выйти замуж за мужчину, а в другом — по причине явной провокации на сексуальной почве. Вопреки очевидной преступности совершенного «гомосексуалистками» оба психиатра высказывались за эмансипацию и терпимость в отношении безвредных и одаренных гомосексуалов. Обывательское представление о сексуальных «промежуточных состояниях» как о «противоестественных» игнорировало нараставший объем научных свидетельств о широкой распространенности таких типов. Антропологи обращали внимание на существование однополого влечения и гендерной промежуточности за пределами «цивилизации», класса и культуры. М. Хиршфельд, наибольший авторитет по «промежуточным состояниям», был всячески превозносим как «самый крупный знаток современной сексуологии». Подводя итоги, Е.К. Краснушкин и Н.Г. Холзакова заключали, что гомосексуальность далеко не всегда связана с преступлением или болезнью. Они писали:

Как и мужская, так и женская гомосексуальность сочетается нередко с высокой художественной одаренностью. Классический пример такого сочетания являет греческая поэтесса Сафо [Сапфо (Сафо) (Еосясрсо; 7—6 вв. до н. э.)]; по имени острова Лесбос, на котором ею с успехом культивировалась любовь между женщинами, эта любовь и до сих пор носит название «лесбийской» 48.

Помимо прочего, Е.К. Краснушкин заявил, что личности, «страдающие от этих половых извращений», немногочисленны и не приносят ощутимого вреда обществу — «сами по себе извращения, поскольку они не нарушают прав и физической неприкосновенности других лиц, [наш закон] не карает». Так понимала «истинную “половую революцию”» советская власть, законодательство же Западной Европы, где половые извращения жестко подавлялись, занимало противоположную позицию 49. Аргументы российских ученых, основанные на медицинском и историческом подходе к однополой любви, были созвучны тем, к которым прибегали некоторые апологеты царского времени и Научно-гуманитарный комитет М. Хиршфельда — ведущая организующая структура кампании за гомосексуальную эмансипацию в Германии.

Похожий упор на биологию, опирающийся на взгляды М. Хиршфельда, присутствовал в работе судебно-медицинского эксперта Николая Павловича Бруханского (1893—1948) из московского Института невропсихиатрической профилактики. В изданной в 1927 году монографии, посвященной «сексуальной психопатологии», он описал ряд проходивших в районных судах столицы уголовных дел, которые были связаны с мужским и женским «гомосексуализмом». Убийство или попытка убийства мотивировалась в них ревностью. При слушании этих дел

Н.П. Бруханский привлекался защитой в качестве эксперта. От него требовалось, отталкиваясь от писем обвиняемых и жертв, осветить перед судом психологию однополого влечения. Нередко дела заканчивались скорее госпитализацией, чем тюремным заключением обвиняемых (в международном контексте, прогрессивный исход). Н.П. Бруханский поддерживал декриминализацию мужеложства, но открыто выражал сомнение во всех теориях гомосексуальности, выдвигавшихся современной наукой 50. В написанном им учебнике «Судебная психиатрия» (1928) он подробно рассмотрел те теории, что готов был принять. Соглашаясь, что «истинная гомосексуальность» является производной факторов, обусловленных конституцией человека (точка зрения М. Хиршфельда), Н.П. Бруханский считал, что и культура может подвигать людей на однополые отношения вопреки «природе» 51.

В Ленинграде, где врачи исследовали кровь на предмет обнаружения «половых аномалий», также преобладали подобные взгляды. Некоторые исследователи полагали, что «гомосексуализм нужно рассматривать как известное биологическое несовершенство», но отвергали любое сделанное наспех заключение о психологической ущербности гомосексуалов. Публикуя «исповедь» двадцатитрехлетнего Сергея Е., невропатолог Николай Федорович Орлов (1885—?) утверждал, что «моральный уровень» его подопечного был «не ниже такового большинства здоровых нормальных гетеросексуальных мужчин» 52. Но эти слова выглядели несколько двусмысленно, поскольку Сергей Е., по его собственным словам, искал психологической помощи, чтобы «переродиться, стать другим, таким, как все [вокруг]». Он хотел «создать семью» и был уверен, что однополая любовь слишком неустойчива для «строительства на ней жизни». Н.Ф. Орлов предполагал, что гомосексуальность — это не просто гормональная аномалия, а следствие «глубоких биохимических явлений», поскольку «деятельность всех клеток организма» взаимосвязана. Сочувственное освещение Н.Ф. Орловым четырех случаев мужской гомосексуальности (с врачебной, но не уголовной позиции) 53убеждало, что, как и в работе М. Хиршфельда, советская медицинская практика, исходя из биомедицинского понимания гомосексуальности, могла гуманно относиться к человеку, испытывающему однополое влечение.

В июне 1926 года по приглашению народного комиссара здравоохранения Н.А. Семашко М. Хиршфельд в качестве сексолога посетил Советский Союз. Судя по всему, из СССР он вернулся глубоко разочарованным ханжеством большевиков, ему стало ясно, что научный интерес к гомосексуальности постепенно иссякал, а гомосексуальное поведение в новом социалистическом государстве расценивалось как «непролетарское». Немецкий врач понял, что никаких открытых, организованных групп гомосексуалов в новой России не было, а советская журналистика и литература избегали касаться этой темы. М. Хиршфельд был немногословен относительно своего путешествия (что для него нехарактерно) и опубликовал лишь скупую газетную заметку о поездке 54. Неизвестно, встречался ли он с кем-либо из перечисленных им советских психиатров, находившихся под влиянием его идей 55. (На М.А. Кузмина, который наряду с Николаем Алексеевичем Клюевым (1887—1937) присутствовал 8 июня 1926 года на «смертельно скучной» встрече с сексологом, тот произвел скверное впечатление 56.) Тем не менее в 1926 году было еще далеко до того, чтобы идеи М. Хиршфельда канули в Лету, в те дни они во многом определяли советские воззрения на секс-гендерное диссидентство.

Хотя гормональная этиология половых аномалий привлекала внимание своей новизной и многообещающими возможностями, множество советских психиатров, не умаляя роли биологии, делали акцент на социальной среде, в которой сексуальность формируется. В СССР биосоциальное понимание социальных аномалий (вроде преступности, самоубийства, проституции и наркомании) было в 1929-е годы доминирующей парадигмой, которой придерживались специалисты во многих областях науки. Разделявшие эту точку зрения психиатры стремились задействовать гибкую и динамичную теорию психопатии при обсуждении секс-гендерного диссидентства. Психопатическая модель для такого типа пациента появилась в конце 1920-х годов (о ней см. в гл. б). А в начале десятилетия группа психиатров выдвинула альтернативное биосоциальное объяснение половых аномалий, тем самым бросив вызов всецело биологической гормональной модели Штейнаха — Хиршфельда. Акцент на влиянии окружающей среды (или воспитания) в сочетании с рефлексологией В.М. Бехтерева и психоанализом привлекал и марксистских идеологов.