Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

В противоположность этому самое политизированное дело о мужеложстве в 1935—1941 годах (уже упомянутый суд над Безбородовым) рассматривалось обычной коллегией по уголовным преступлениям городского суда и, хотя было вынесено много приговоров с максимальными сроками наказания, они остались в пределах, установленных Уголовным кодексом. После 1934 года дела по политическим преступлениям слушались спецколле-гиями судов среднего уровня, поэтому экспрессивная форма политической риторики в таких заседаниях стала нормой. Из процессов по мужеложству только один был проведен спецкол-легией в Московском городском суде, и можно предположить, что, поскольку дела против гомосексуалов относились к ведению обычной уголовной системы, то мужеложство уже не обладало таким политическим значением 48.

Дела о групповых изнасилованиях и коллективном мужеложстве, рассматривавшиеся в конце 1930-х годов, похоже, утратили политическую акцептацию. Оба типа судов демонстрировали возврат к практике нормальных (не выходящих за рамки Уголовного кодекса) приговоров, при этом максимальные сроки получали лишь «зачинщики». При апелляции Верховный Суд РСФСР реже смягчал наказания за групповые изнасилования, чем за мужеложство, полагая, что оба типа судов демонстрируют четкое разделение этих преступлений по степени социальной опасности 49.

В отличие от насильников мужчины, осуждавшиеся в 1935— 1941 годах Московским городским судом за мужеложство и подававшие на апелляцию в Верховный Суд РСФСР, почти всегда добивались смягчения наказания. Но еще чаще смягчения приговора добивались лица, осужденные за половые преступления без применения силы, но с вовлечением молодых людей 50. Очевидно, на суд высшей инстанции повлиял тот факт, что насильственные сексуальные действия против взрослых женщин легче подтверждались судебно-медицинскими показаниями и милицейскими свидетельствами. В то же время надругательство над малолетним и секс с несовершеннолетним было сложнее подкрепить «уликами», и поэтому адвокаты могли с успехом выгораживать осужденных.

Успешные апелляции, поданные осужденными за мужеложство, имели одну общую черту: их инициировали адвокаты, хотя сами осужденные не оспаривали вынесенных приговоров. Ходатайствуя перед судом о помиловании, адвокаты обычно строили защиту на таких доводах, как «личность, несудимость и семейное положение» клиентов 51. Апелляции, опиравшиеся на выводы психиатрической экспертизы, не срабатывали 52. Защитники, бросавшие вызов судам и демонстрировавшие умение дать выгодную осужденным интерпретацию буквы закона, иногда вознаграждались за свои таланты. Так, 30 июня 1941 года адвокат С.Д. Босько заявил Коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, что его клиент, осужденный Андреевский («зачинщик» по делу трех мужчин, связанных с Театрально-музыкальным училищем им. А.К. Глазунова), не мог быть виновен в насильственном мужеложстве (ст. 154а-П). В Московском городском суде не были приведены доказательства того, что осужденный применял силу к партнерам, не были предоставлены и улики, доказывающие, что Андреевский «добивался» актов мужеложства с юношами и несовершеннолетними — теми, что свидетельствовали против него. Адвокат попросил, чтобы дело его клиента переквалифицировали на сг. 154-а-1 (добровольное мужеложство) и соответственно сократили шестилетний срок. Верховный Суд согласился, и 10 июля 1941 года Андреевский получил новое максимальное наказание, но уже по сг. 154-а-1 — пять лет лишения свободы 53. Такая сравнительная снисходительность судей в дни начала вторжения нацистов в Советский Союз подчеркивала относительную деполитизацию к этому времени мужеложства, которое больше не считалось преступлением, связанным с заговорами или шпионажем. Ни в одном из документов этого статри-дцатидвухстраничного дела подобные темы не звучали.

В случаях, когда осужденный был «зачинщиком» или занимался «развращением малолетних или несовершеннолетних», апелляции, как правило, не удовлетворялись, подобно тем что были поданы тремя мужчинами, одновременно осужденными за контрреволюционную деятельность 54. В данном случае обстоятельства преступления перевешивали красноречие любого адвоката. Известен случай, когда эрудиция юриста поразила Верховный Суд РСФСР, который счел его «слишком умным» и тем не менее отказал в удовлетворении апелляции. Осужденный Бай-кин, бывший дворянин, на момент ареста преподаватель юридического института, утверждал в самозащите, что «имел половые отношения с различными мужчинами и в том числе с Леонтьевым» (также проходившим по этому делу), но сами акты совершал не в форме мужеложства, поэтому его действия не подпадают под ст. 154-а. Апелляционный суд отверг этот аргумент, процитировав показания Леонтьева и Байкина как убедительно доказывавшие, что «осужденные не только занимались развратными действиями, но и прямым мужеложством», при этом в постановлении суда не было точно указано, что следует понимать под «мужеложством» 55.

Некоторые подсудимые и их защитники, откликаясь, очевидно, на всё более пронзительные призывы властей к обязательной гетеросексуальности, в унисон подчеркивали роль семьи и здорового полового влечения к женщинам. Материалы дел, рассматривавшиеся Московским городским судом в связи с мужеложством, позволяют предположить, что сами юристы также были не прочь обойти этот неприятный закон, прикрывшись фиговым листком брака. В конце 1930-х годов судьи Московского городского суда иногда придавали особое значение тому, что их безобидные в иных отношениях подсудимые состояли в браке, полагая это весомым доказательством их невиновности. Покров брака использовался судьями для смягчения суровых мер закона против мужеложства. Согласно отметкам в судебных документах, из двадцати девяти таких осужденных девятеро фактически состояли в браке или были «семейными людьми», то есть имели жен и детей, остальные пятеро были либо разведенными, либо вдовцами 56. Из шести «семейных людей» двое были в конечном итоге оправданы, очевидно, из-за слабого контакта с «тесно связанной между собой группой» гомосексуалов. Остальные понесли показательное наказание 57. В этом деле, одном из первых, наличие семьи не оказало смягчающего влияния на суровость отношения судей к преступлению такого рода. Подсудимыми, охарактеризованными как «женатые», были пианист, учитель и актер. Первого осудили за простое мужеложство, и он получил три года лишения свободы на пике самой строгой фазы применения нового закона в 1935 году. Его брачный статус, как и большинства «семейных мужчин» в судах раннего периода, похоже, никоим образом не сказался на приговоре 58. Состоявших в браке учителя и актера судили за простое мужеложство позже, когда судьи пытались смягчить воздействие закона. Судьи и следователи пытались добиться оправда-ч’сльного приговора для этой пары подсудимых, апеллируя к их семейному положению как показателю их невиновности. Учитель Ефимов, представший перед судом с остальными девятью лицами, проходившими по делу в 1938 году, был осужден за мужеложство из-за связи с «зачинщиком» этого дела Терешковым. Как поначалу свидетельствовал последний, они спали вместе и вступали в половые отношения. Однако во время суда «зачинщик» отказался от собственных показаний и заявил, что крепко спавший Ефимов не мог знать, что в постели с ним находился Терешков. Теперь Терешков ограничивался фразами о том, что «ему показалось, что у Ефимова произошла поллюция». От свидетелей суд услышал, что Ефимов — «хороший семьянин, ни в чем плохом в быту не замечался». Обвинения с учителя были сняты 59.