Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Подобный случай, рассматривавшийся в Московском городском суде в 1940 году, показывает, как использовались судебно-медицинские и психиатрические доказательства для осуждения женщины, обвиняемой в «развратных действиях» по отношению к девочке-подростку, «не достигшей половой зрелости». Очевидно, это дело привлекло внимание властей также в связи с жалобой матери, к тому же в суде ее показания были подтверждены, но крайней мере, тремя свидетелями. В 1936 году Ирина Степанова, член партии и научный работник 73, познакомилась с Анной [Жуковой], шестнадцатилетней дочерью некой жительницы Ленинграда, и в последующий год завязала с ней дружеские отношении. В конце 1937 года И. Степанова вступила в половые отношении с Анной, лишив ее девственности с целью «проверки “честности”», а затем, в январе 1938 года, уговорила ее покинуть свой дом в Ленинграде и переехать вместе с ней в Москву, где они прожили до середины 1939 года. Вероятно, в ответ на жалобу матери Анны милиция весной либо в начале лета нагрянула на квартиру И. Степановой. Был изъят ее дневник, позднее использовавшийся против нее. В августе она была исключена из партии. Каким-то образом Анну удалось убедить свидетельствовать против Ирины, и в апреле 1940 года сожительницы предстали друг против друга во время двухдневных слушаний за закрытыми дверями 74.

Следователи установили, что И. Степанова «более 10 лет занималась противоестественной половой жизнью с разными женщинами (лесбийская любовь)». Вероятно, всё это время она успешно скрывала свои частные любовные связи от научных и партийных кругов, к которым принадлежала. По-видимому, значение имело то, что события разворачивались у нее на квартире. Чего уж тут удивляться, что те самые «разные женщины», чьи связи с И. Степановой описывались как просто физические, а в суде могли предстать целой сетью друзей или кружком женщин с такими же наклонностями, защищали свою личную жизнь, полную эмоций, плотно закрытыми дверями своих комнат и квартир. «Лесбийский» образ жизни И. Степановой удалось разоблачить лишь после обыска милицией ее квартиры и конфискации дневника 75. Эта практика ограждения от чужих глаз личной жизни напоминает сокрытие за закрытыми дверями домашнего уюта однополой любви московской поэтессы Софии Парнок и ее партнерши О.Н. Цубербиллер. После смерти С. Парнок в 1933 году

О.Н. Цубербиллер хранила ее украшенную цветами фотографию у себя в комнате, где продолжал собираться их кружок 76.

Между тем И. Степанова навлекла на себя беду, взяв в любовницы совсем юную девушку. В суде были использованы медицинские свидетельства о том, что к 1937 году, когда начались «сношения» Анны со Степановой, первая еще не достигла половой зрелости. Это было принципиально важное определение для квалификации действий старшей по возрасту женщины как «развращения малолетних или несовершеннолетних», а потому уголовно наказуемых. Гинеколог, обследовавший потерпевшую, очевидно, опирался на более точное определение «половой зрелости», принятое в июне 1934 года «Правилами амбулаторного судебно-медицинского акушерско-гинекологического исследования» 77. (До принятия этих «Правил» врачи могли руководствоваться какими угодно критериями.) Суд установил, что у Анны никогда не было отношений с мужчинами. Сделано это было главным образом для подтверждения, что до вступления в отношения с И. Степановой она была девственницей и, если бы не дурное влияние ее старшей подруги, внушившей ей «отвращение к мужчинам», она была бы способна вести «нормальную» половую жизнь. Никакой попытки обнаружить признаки «маскулинизации» в организме И. Степановой предпринято не было 78. Свидетельские показания Анны, дневник, захваченный в московской квартире И. Степановой и заключение экспертизы Института судебной психиатрии им. В.П. Сербского суд счел неопровержимыми уликами против подсудимой. И. Степанова была признана «вменяемой и за свои действия ответственной». Ей был вынесен приговор с трехлетним сроком лишения свободы (максимальное наказание составляло пять лет) 79.

В апелляционной жалобе адвокат И. Степановой утверждал, что Анна достигла половой зрелости к моменту ее связи с его клиенткой (и, таким образом, их отношения не подпадали под сг. 152), что Анна потеряла девственность в результате мастурбации, а не по вине подсудимой. Суду предлагалось учесть «психическое состояние здоровья» И. Степановой. Верховный Суд РСФСР отклонил эти просьбы, процитировав заключение судебно-медицинской экспертизы. В 1940 году юристами еще не использовалось революционное понятие о «взаимном согласии» между сексуально зрелыми женщинами. Сталинистская политика обязательной гетеросексуальности ограничивала долг женщины жесткими рамками. Аргументы защиты опирались на медицинское понимание половой зрелости жертвы и на состояние психического здоровья обвиняемой, что могло бы стать лучиком надежды для И. Степановой, но, подобно судам над мужчинами-гомосексуалами конца 1930-х годов, медицинская экспертиза по просьбе осужденных проводилась крайне редко. Также с порога отвергалась возможность возникновения сексуального влечения у женщин вне контекста гетеросексуальных отношений, ссылки на подростковую мастурбацию игнорировались. В глазах судей отвращение юной Анны к гетеросексуальным связям представляло собой социально опасное явление, следствие ее связи с И. Степановой, и действия суда были призваны положить этому предел. Анну убедили предать свою старшую подругу, и теперь предполагалось, что заботами матери она вернется к нормам гетеросексуальной жизни. Попытавшись оспорить понимание половой зрелости и половой свободы личности, И. Степанова на собственной судьбе познала, каково оно, прокрустово ложе сталинистской принудительной гетеросексуальности.

Почти все драмы судебных заседаний, описанные здесь, разыгрывались за закрытыми дверями. В отличие от показательных процессов 1920-х годов против духовенства и монахов, обвинявшихся в половых преступлениях, это не были поучительные спектакли с целью демонстрации широкой аудитории большевистских ценностей. Не предназначались они и для того, чтобы заявить капиталистическому миру о моральной чистоте сталинского социализма. В Советском Союзе не было ничего подобного скандалу с

Э. Рёмом, завершившемуся Ночью длинных ножей, и ни один значимый политический деятель не пострадал от гомофобной риторики 80. Эти процессы не являлись показательными и касались только тех, кто в них фигурировал. Сталинские суды над гомосек-суалами представляли собой отдельную микрополитическую среду со своими представлениями о гендере, сексуальности, медицине и законе. Подсудимые, их адвокаты, судьи, непрофессиональные народные заседатели и прокуроры объясняли и развивали значение новых предписаний относительно принудительной гетеросексуальности, которая характеризовалась семейной любовью и заботой, проявляемой отцами семейств, или инстинктивной привязанностью к детям, свойственной матерям.