Дан Хили - Гомосексуальное влечение в революционной России. Регулирование сексуально-гендерного диссидентства

Хотя уголовные преследования сосредотачивались на совершаемых публично гомосексуальных действиях и на формах мужской проституции, документы показывают, что, помимо откровенно плотских, мужская гомосексуальная субкультура таила в себе и иные отношения. Вуайеризм, прослеживающийся в ранних обвинительных приговорах, уступил сдержанному дискурсу о физических отношениях между мужчинами. В ходе четырехдневных слушаний в феврале — марте 1935 года по делу Безбородова много времени было отдано исследованию романтических отношений между служащим Павловым, сорокачетырехлетним холостяком, и бывшим священником пятидесяти четырех лет Шелгуновым. Раненный в половые органы в Гражданскую войну, Павлов «лишился способности к нормальной половой жизни». С 1931 по 1934 год его партнер предоставлял ему кров, и пара свидетельствовала о «ласковых, любовных отношениях», что подтверждала их частная переписка. Следователи истолковали физическую и эмоционально насыщенную любовь этой пары в соответствии с гендерной активной/пассивной моделью. Неспособный к «активной половой роли» из-за искалеченного пениса, Павлов, согласно документам, «был объектом Шелгуно-ва» и, таким образом, пассивным партнером по сексу. И в то же время в эмоциональном плане роли менялись: «активные стремления» Павлова выражались в его «духовных связях с Шелгуновым, который в этом плане играл роль женщины».

В то время как милиция, судя по всему, продолжала собирать по возможности больше материалов о личной жизни мужчин, подозревавшихся в мужеложстве, суды, проходившие на исходе 1930-х годов, очевидно, уделяли намного меньше внимания тщательному разбору взаимоотношений между мужчинами-партне-рами, исключая в конечном счете из них сексуальную составляющую 39.

Порядок вынесения приговоров и апелляций по интересующим нас делам позволяет предположить, что закон против мужеложства энергично поддерживался непродолжительное время — непосредственно после его введения, затем к нему обращались не очень охотно, за исключением тех случаев, когда дополнительные факторы отягчали вину подсудимых. Дело Безбородова и одиннадцати других (1935), а также дело Терешкова и девяти его соучастников (1938) подтверждают эту точку зрения. По обоим делам проходило множество знавших друг друга людей, отдельные пары, связанные долговременными отношениями и непродолжительными сексуальными контактами. В каждом деле один или два подсудимых проходили как «зачинщики», и, как правило, в этих документах они фигурировали как люди, «которые способствовали ряду лиц заниматься мужеложеством» 40. Их «заговорщическая» деятельность сводилась к тому, что они вели активную социальную и половую жизнь, постоянно пополняя личные телефонные книжки, в дальнейшем ставшие вещественным доказательством, позволившим милиции установить других участников их круга.

В решении по делу Безбородова 1935 года суд подчеркнул, что цель нового закона состоит в том, чтобы наказывать «мужеложство как антиобщественное правление (яг!) половых связей между мужчинами». Это было самым политизированным заявлением, прозвучавшим когда-либо на заседаниях Московского городского суда по делам о мужеложстве. Восемь из двенадцати подсудимых по этому делу, включая двух допрашиваемых в качестве «зачинщиков», были осуждены на пять лет лишения свободы, то есть получили максимальное наказание за простое мужеложство. Ни один из этих приговоров не был смягчен или пересмотрен 41. Наоборот, 1 августа 1938 года восемь из десяти мужчин, обвиненных в мужеложстве по делу Терешкова, получили минимальный срок — по три года, и только предполагаемому «зачинщику» дали максимальный срок — пять лет. Через несколько недель лишь двое из восьми человек, осужденных на трехлетний срок, оставались в тюрьме — одного освободили сразу же, пятерых других, подавших на апелляцию, приговорили к условному сроку. Через пять недель после суда только трое из десяти осужденных всё еще отбывали наказание 42. В других аналогичных случаях приговор более чем на три года был скорее исключением, и лишь отягчающие обстоятельства влияли на решение судей вынести более суровое наказание 43.

Попробуем сравнить дела о мужеложстве с процессами по другим половым преступлениям, которые слушались в Московском городском суде между 1935 и 1941 годами. Учитывая разрозненный характер записей, можно составить лишь поверхностный обзор, основанный на семидесяти шести приговорах за половые правонарушения, подпадающие под ст. 151, 152 и 153 УК РСФСР 1926 года, вынесенных за это время Московским городским судом 44. Первоначальные приговоры по данным статьям варьировались от оправданий (всего девять) до смертной казни (три человека, позже приговоренные к десяти годам лишения свободы), большинство (тридцать три) были осуждены на срок от трех до пяти лет лишения свободы. Менее чем за три года было вынесено восемнадцать обвинительных приговоров. На фоне этих весьма суровых мер незначительным представляется наказание за простое мужеложство — в тот же период времени и в тех же судах подсудимых приговаривали к трем годам лишения свободы, т. е. приговоры за простое мужеложство были сопоставимы со среднестатистическим наказанием за изнасилования, совершенные мужчинами, и половые надругательства над малолетними и несовершеннолетними. Получается, что преследование за мужеложство не было политизированным.

Различия в ведении следствия и в практике вынесения приговоров можно выявить, сопоставив суды над обвиняемыми в мужеложстве и в изнасиловании. Мужчины, способные принять участие в групповом гетеросексуальном насилии, стали объектом специального внимания с 1926 года, когда случай в Чубаровом переулке (Ленинград) впервые возбудил страх того, что «сознательный пролетариат» способен на подобное варварство 45. С середины 1930-х годов зазвучали призывы к ужесточению наказаний для таких лиц. К ним требовали применять санкции как для государственных преступников (десять лет и даже смертная казнь) 46. Использование политизированной лексики на специальной коллегии Московского городского суда, во время которой рассматривались дела об изнасилованиях как имеющих политическое значение, стало привычным явлением, стоило замелькать в делах бандам насильников. Разбирательства проходили с куда более яркой пропагандистской риторикой, нежели та, которой пользовались судьи во время обычных слушаний по делам о гомосексуалах. Дело о групповом изнасиловании в 1935 году одной фабричной работницы восемью ее коллегами завершилось восемью исключи-

тельными приговорами. Тем самым был превышен восьмилетний максимальный срок, установленный ст. 153. Трое получили по десять лет лишения свободы, а еще трое, согласно сг. 59 3против бандитизма, — «вышку». После обжалования приговора Верховный Суд РСФСР согласился, что суд низшей инстанции правильно истолковал дело как политическое преступление, однако для всех троих смертная казнь была заменена десятилетним заключением. Другие решения, в том числе по трем ранее вынесенным приговорам сроком на десять лет, были оставлены в силе 47.