Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

…Прощаясь на этот раз с лагерем экспедиции, мы нарочно прошли мимо прежнего места его стоянки. Пустынная голая площадка среди дюнных холмиков, на которой ветры уже не раз перевеяли все пески, заметая следы того, что здесь было. Только сбоку, возле деревцев, одиноко стоит по-прежнему невзрачного вида домик-вагончик на кирпичных подставках. Заколоченные окошки, навешенный большой засов. Он, старый друг, служивший им столько лет крышей над головой, прибежищем их научных размышлений!

Все убрали с этой площадки. Но вагончик не тронули. Рука не поднялась. Пусть стоит.

…На одной из центральных улиц Ниды, почти в географическом центре Куршской косы, высится на зеленой площадке стройный деревянный столб резной работы Эдуардаса Ионушаса, — художник поселился прочно здесь, на косе, посвящая свои картины и скульптуры ее природе, ее людям.

Четыре точеных лица смотрят с верхнего пояса столпа на четыре стороны света — разные по выражению. От сонливо спокойного до сердито раздувающего щеки. Символические образы ветров, господствующих над косой, вечно пересыпающих ее песчаные богатства, формирующих ее берега, холмы, высоченные дюны. Недаром поставлена скульптура «Четыре ветра» на одном из самых видных мест. О ветрах здесь всегда следует помнить.

В течение нескольких лет это было проклятием моей жизни. Каждый раз повторялось одно и то же — регулярно и неотвратимо.

— Сочинение пришел писать, — объявлял Лешка. — Мама просила вас помочь.

Взрослым было скучно. Взрослые обитатели нашего дома немедленно набрасывались на Лешку с вопросами — о школе, учителях, уроках. Лешка вяло бормотал себе что-то под нос, потом, улучив момент, когда насыщенные общением взрослые разбредались, осторожно вытаскивал с полки том Дюма и направлялся в мою комнату. Там он пристраивал свои кеды поудобнее на кушетке, укладывался, раскрывал книжку… Раскрывалась она сразу на нужной странице, читал Лешка всегда одно и то же: приезд д’Артаньяна в Париж, скачку за подвесками, завтрак на бастионе в Ларошели. Сначала было слышно, как Лешка шевелит губами, потом раздавалось сопенье — следствие до сих пор не вырезанных гланд. Потом Лешка начинал покрикивать, чем неосторожно привлекал внимание мальчика дошкольного возраста. Мальчик благоговейно просовывал голову в комнату, наблюдал за Лешкой долго, громко объявлял:

— А Лешка не учится, Лешка книжку читает!

— Митька, прикольщик, иди сюда!

— Читаешь «Трех мушкетеров», — соображал Митя.

А дальше… Дальше доставались мушкетерские плащи, расшитые разноцветными крышками из-под кефира и ряженки, появлялись самодельные деревянные шпаги и новейшие пластмассовые забрала. За закрытой дверью что-то крошилось, летело, ломалось. Существовать в квартире становилось немыслимо. Работать тем более. Я порывалась вмешаться, домашние останавливали: литературная игра развивает воображение.

Развитие воображения обрывалось, едва раздавался звонок в дверь: за Лешкой приходили мама или бабушка. Мама или бабушка благодарили за помощь, попутно обсуждая на кухне рецепты консервирования овощей и фруктов.

Лешка улучал момент:

— Мама, можно я возьму с собой «Трех мушкетеров»?

— Нет! — вспыхивала мама. — Нельзя!

Мои домашние опускали глаза: Лешкина мать не признавала необходимости развития воображения.

— Я понимаю — в пятом классе, ну в шестом. Но ты уже в седьмом! Посмотри на себя, ты их перерос!

— Конечно, перерос, — встревала я в разговор, жалеючи Лешку. — Ваш Лешка акселерат, а мушкетеры совсем как мы с вами — обыкновенные люди. Даже в их доспехи Лешка не влезет: и питание у мушкетеров было хуже, и родители о них меньше заботились.

Лешка радостно хохотал. Лешкина мать испепеляла меня презрением (очередное сочинение уже было написано, меня можно было испепелить, так она, бедняжка, надеялась) и уводила своего персонального мушкетера доделывать уроки.

И все-таки мушкетерам не суждено было уцелеть. Лешке их просто запретили: родители его сочли, что пора ковать Лешкино будущее. В совместном разговоре (меня в него вовлекли вследствие тесного квартирного соседства) вырабатывалась стратегия поведения. Бесславное Лешкино будущее его мать тесно связывала с печальным его настоящим:

— Мальчик выпал из своего возраста. Он инфантилен, он собирает солдатиков, он дружит с малышами. А мушкетеры? Это что за занятие? Мушкетеры — символ катастрофического отрыва нашего Леши от школьной жизни, уход в мир, где легко покарать врага, где кругом отвага и благородство. В жизни так не бывает! — Лешкина мама печально подергала носом, поправляя очки. — Мушкетеры — симптом того, что Леша упущен. Нет, он не поступит в институт, он погибнет. Его затолкают с его романтическими задатками. — От волнения Лешкина мама утратила обычное многословие и заговорила почти афоризмами: — Он попадет в армию и обнаружит, что шпаг там нет, зато есть дисциплина. Дисциплину он не выдержит, это ясно. Нужны срочные меры!

— По борьбе с мушкетерами? — спросила я.

— Начинать, во всяком случае, следует именно с них. Дальше посмотрим.

— Хорошо бы разъяснить ему, — вставил Лешкин папа, — что ему предстоит жить и работать не при кардинале Ришелье, а в век научно-технической революции. — Лешкин папа тоже, видимо, подготовился к сегодняшнему вечеру. — Главное в возрастной категории Леши — накопление информации. Игры отменяются. Они заслоняют от Леши цель. Совместными усилиями мальчика нужно переориентировать.

Лешкин папа — научный работник, и потому он разговаривал с нами так, словно диктовал своим аспирантам план диссертаций. Перебить его было невозможно, возражать — бессмысленно, он все давно распределил, каждому из нас он отвел свой участок работы. Мне, в силу моей профессии, надлежало «проведение с Лешей короткой конструктивной беседы на литературные темы».

Иными словами, предстояло штудировать «Трех мушкетеров» — к беседе с Лешкой надо было готовиться.

Итак, требовалось совсем немного: отлучить от мушкетеров одного непокладистого мальчишку. В процессе чтения выяснилось: мушкетерами придется заняться вплотную, слишком много сомнений, сопоставлений, выводов принесла с собой зачитанная до дыр, расхватанная по цитатам, виденная-перевиденная на экране книжка. Слишком много неожиданностей принесли с собой в XX век эти четыре крайне мало симпатичных мне персонажа.

В самом деле, при внимательном чтении все четверо вызывают неодолимую неприязнь. Прежде всего раздражал сам Дюма — своей легковесностью, безмятежно-небрежным отношением к историческим фактам, полным нарушением элементарной логики. Кардинал Ришелье, самый осторожный и коварный из героев Дюма, ведет себя абсолютно безрассудно исключительно по одной причине: он безнадежно влюблен в королеву. Причины его поступков, его «мотивационная сфера», выражаясь языком современной социологии, способна вызвать только ироническую усмешку: «Ришелье знал, что, победив Англию, он тем самым победит Бекингэма, что, восторжествовав над Англией, он восторжествует над Бекингэмом и, наконец, что, унизив Англию в глазах Европы, он тем самым унизит Бекингэма в глазах королевы».