Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Даже д’Артаньян, далеко не самый умный из героев, зато самый трезвый из них, не всегда выдерживает историческую логику Дюма-отца. Он не возмущается, не иронизирует, куда уж там ему, но даже он в мушкетерской суматохе способен удивиться, даже ему, бедняге, случается остановиться и помыслить: на каких неуловимых и тончайших нитях висят подчас судьба народа и жизнь множества людей? Остальные мушкетеры тоже изредка удивляются, явно выбиваясь из схемы Дюма; они спорят между собой, стоит ли ввязываться в очередную драку: трудно удержаться от споров и размышлений, когда речь идет о собственной жизни и смерти.

«Черт возьми, — воскликнул Портос, — но раз мы рискуем быть убитыми, я хотел бы по крайней мере знать, во имя чего!»

«Должен признаться, — сказал Арамис, — что я согласен с Портосом».

Когда речь заходит о жизни и смерти, герои перестают слушать своего создателя. Автору в этих случаях помогает только один человек, чье имя до поры до времени не хотелось бы называть. Именно его Дюма сделал носителем высокой и безрассудной чести. «Стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать?.. Я готов идти…» Остальным приходится только присоединиться к этому меланхолически-героическому заявлению и дать согласие на скачку за алмазными подвесками в чужую враждебную страну ради спасения чести чужой королевы-испанки, враждебной по отношению к родной им Франции.

Но позвольте, в чем же здесь мушкетерская отвага, в чем мушкетерская честь? Это обыкновенное предательство чести в том понимании, которое разделяет XX век. Если бы кто-нибудь сейчас, в конце XX века, ставил перед собой и своими друзьями подобные благородные цели, его бы сочли психически ненормальным.

Но сколько бы ни сомневался д’Артаньян украдкой от своих друзей и от самого Дюма (действовать-то приходится больше всего ему, есть отчего впасть в сомнение), Дюма непоколебим на страже своей схемы — он отлично знает: без нее повествование рассыпалось бы.

В том-то все и дело! Пусть Дюма сто тысяч раз заблуждался. И сам это отлично понимал. Его мало трогали собственные ошибки. «История — это вешалка, на которой я развешиваю сюжеты», — любил он повторять. Он был человек веселый и легкий, легко относился и к собственным сочинениям, и к собственной литературной репутации. Он вовсе не скрывал, что на него работает целый концерн литераторов-невидимок.

Вот это так! Но ведь он победитель! Никуда от этого не деться! Мы играем в его выдуманных героев больше ста лет подряд: нельзя играть в тех, кого не любишь. Он победил нас их характерами, занимательной интригой, жизнью, превращенной в бесконечное приключение.

Стоп! Давайте повнимательнее приглядимся к их характерам, интригам, приключениям. Взглянем на них глазами трезвого мышления XX века.

Приключения — как трафарет, приложил к стене — и малюй себе на здоровье; заранее известно, какой выйдет узор: обязательно кровь, обязательно чья-то смерть, обязательно конечная победа.

Интриги — на редкость малоинтересные, куда им всем до Ришелье.

Характеры? Да они же просто не знали, чем заполнить свою жизнь! Откуда развиться масштабной личности при таком ничтожестве целей и замыслов?

Первый раз в жизни при чтении «Трех мушкетеров» не летели — медленно переворачивались страницы. Накапливались карточки — свидетельства обвинений. Все до одной карточки «работали» против замечательно благородных мушкетеров.

Сижу, раскладываю пасьянсы из Атоса, Портоса, Арамиса, д’Артаньяна. Как ни раскладывай — все одно. Род повседневных занятий — одеваются, переодеваются, нашивают галуны на плащи, скрещивают шпаги: «Сударыни, не беспокойтесь, я только убью этого господина, вернусь и спою вам последний куплет».

Люди как таковые для них вообще не существуют.

В науке социальной психологии есть такое понятие — референтная группа. Это группа людей, реальная или воображаемая, чьи взгляды, поведение, идеалы служат как бы руководством к жизни, к действиям. Действовать и поступать надо только так, чтобы твои поступки вызвали одобрение со стороны членов твоей референтной или эталонной группы.

Наши мушкетеры жили в сословном мире, наши мушкетеры — дворяне. Их должна была бы трогать репутация только в глазах дворян — психология для XVII века естественная. Ничуть не бывало: им и на своего брата дворянина наплевать. Жизнь человеческая не ставится ими ни в грош. Референтная группа для них только рота мушкетеров. Но что за убожество — «система ценностей» этой роты. «Небрежно одетые, подвыпившие, исцарапанные, мушкетеры шатались по кабакам… орали, покручивая усы, бряцая шпагами, из ножен с тысячью прибауток выхватывалась шпага. Случалось, их убивали, и они падали, убежденные, что будут оплаканы и отмщены; чаще же случалось, что убивали они, уверенные, что им не дадут сгнить в тюрьме».

Лидер этой довольно опасной в своей неуправляемости команды — капитан де Тревиль. Его обожают наши герои. Вот его представление о себе и своем назначении: «Де Тревиль был один из тех редких людей, что умеют повиноваться слепо и без рассуждений, как верные псы, отличаясь сообразительностью и крепкой хваткой».

Светоч разума, высокий образец для подражания, «капитан мушкетеров вызывал восхищение, страх и любовь — другими словами, достиг вершин счастья и удачи». Светоч разума советует своему юному протеже, нищему гасконцу, завоевать Париж: «Завязывайте полезные знакомства». Д’Артаньян и завязывал: познакомился и подружился с тремя мушкетерами. Дружба немедленно принесла реальные плоды. Король Людовик XIII, капризный, слабохарактерный кретин, не без удовольствия подсчитывая результаты столь пылкой дружбы, мягко пеняет «своим» мушкетерам: «Как это вы вчетвером за два дня вывели из строя семерых гвардейцев кардинала? Это много, чересчур много. Одного — еще куда не шло, я не возражаю. Но семерых за два дня…»

Дорогие поклонники мушкетеров, перелистайте-ка Дюма! Вы с легкостью убедитесь: семь гвардейцев — напрасные жертвы. Скажите на милость, зачем их было убивать? Жили бы они себе и жили, как все тогда жили. А ведь заставили их драться и помирать наши славные мушкетеры! Чести своей и славы ради, ради своей неотмытой и невежественной референтной группы!

Больше того, для д’Артаньяна — это первые в жизни убийства. Первые! Убить человека, с маху преступить грань, — оказывается, это очень легко. Никогда больше, ни разу на протяжении многотомного повествования не вспомнит он, как это произошло с ним впервые. Выхватил шпагу, убил, ну и что? Какие мелочи!

…И вспомнился мне один эксперимент. Студент возраста д’Артаньяна рассматривает картинку: убитая женщина, мужчина стоит над ней, скрестив руки. Студента попросили рассказать любую историю по этой картинке. И он придумал.