Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

— Держишься?.. Магнитофон не урони, из ремонта!..

…Вздутый ветром капюшон и завязки Диминой куртки ударяли меня по лицу, магнитофон прыгал на коленях. Пуская машину влет по рытвинам дороги, он отводил, похоже, душу; такая злость неодобрения не встречает, напротив, располагает к человеку… «Марк — гигант, ты Марком займись!» — прокричал он, помолчав; быть может, намеренно уводил меня в сторону, а скорее рассудил, что самое верное, надежное для очеркиста дело — Марк с его побегами и женитьбами. Из дальнейших его кратких реплик через плечо следовало, что здешняя наука — этот институт, лаборатория Чемпалова — малоинтересна. «Ничего такого нет!» Такого — в смысле масштаба, важности, чем стоило бы мне заняться. Резкий ветерок и тряский грунт продолжали подсекать мои надежды на alma mater. «Секции разобраны», неудача каких-то измерений или вот «плато», возвещенное с крыльца… «Плато», допустим, объяснено еще на Хейсе. «Плато» — это сухая, скучная, без единого всплеска прямая, которую часами тянет перо прибора-самописца вопреки мечтаниям наблюдателей снять с барабана кривую, подобную контурам Кавказского хребта, исполненную смысла и надежд… Конечно, можно расспросить и о секциях, и о сигнализации… Но я же настроился на то, в чем черт ногу сломит. Тут пояснений, консультаций недостаточно — исповедь сердца услышать бы, поэму в прозе…

«А знакомство с Димой студенческих лет, — уточнил я про себя, — разве оно способствовало моим специальным, физическим познаниям?.. Нет…»

Я помнил, как однажды физики предложили нам, филологам: «Объясните, для кого это чтиво? Интересно будет послушать». Журнальная повесть касалась ученых. Вызвать серьезный спор она не могла, но прежде у физиков мы не бывали и поэтому дали согласие. Собралось пять — семь филологов, десять — пятнадцать физиков. Они приняли нас, за неимением свободных аудиторий, с комфортом: в просторном кабинете своего декана. Такие же, как мы, студенты-дипломники. Подошли и младшекурсники. Наши девушки, во всем осведомленные, шептались, указывая на одного из них: «Теоретик!..» Дело происходило в начале пятидесятых годов. Пушки стояли в чехлах, а мы все еще жили своим фронтовым — нетленным — прошлым. И отношения между нами, в студенческом кругу, определялись тогда по большей части не успехами в науках, а все тем же: как ты проявил себя в бою? Научный багаж, накопленный к пятому курсу, представлял собой порядочную мешанину, никто не был уверен, послужит ли он благу за стенами вуза, да и вообще: то ли мы здесь получили, на что надеялись?.. Так что «Теоретик!», прозвучавшее на физфаке по живому адресу, произвело на меня большое впечатление. Понятие это не имело связи с минувшей войной. Было неясно также, как соотносится оно с настоящим. Прямым, единственным его назначением — в силу серьезности, с какой оно звучало, и по контрасту с нашей подготовкой — мне представлялось будущее.

Нет-нет да и взглядывал я на скуластого юного теоретика. Лицо его вроде бы кого-то мне напоминало. Соседствуя с нашей делегаткой из прехорошеньких, он был заметно озабочен и оживлен; заместитель декана физфака, заглянувший на обсуждение, в первый раз погрозил им пальцем, а потом сделал обоим замечание вслух.

Человек этот, замдекана, слыл на весь вуз поборником суровых мер. Известно было, что, заняв на факультете командный пост, он тотчас прибегнул к этим мерам, рассчитывая поднять посещаемость лекций, им же, заместителем декана, читаемых… Цель его внезапного появления на обсуждении была вначале не совсем ясна. Потом из реплик, несколько нетерпеливых, выяснилось, что он хорошо знаком с повестью, а небольшая его речь с назидательным использованием текста показала, как высоко он ее ставит. Вопрос, занимавший физиков («Для кого это чтиво?»), таким образом вполне разъяснился. В дальнейшем акцент обсуждения все более смещался: физики-выпускники, не выходя за пределы повести, дали ясно понять, какого они мнения о заместителе декана, своем многолетнем кураторе. Тот, к удивлению, сохранял невозмутимость. Жилистый, со впалой грудью, он сидел на своем месте в неподвижности, молча. Намеки ребят, оставляющих вуз, будто его не касались.

Так продолжалось, пока слово не взял Дима Данков, теоретик. Он сказал, что сражен наповал философским младенчеством героев книжки. Ведь школьники нынче знают, какие сложные философские проблемы стоят перед учеными.

— Например? — тотчас прервал свое искусственное молчание замдекана.

Дима секунду помедлил:

— Например, проблема расширяющейся вселенной.

Одной этой фразой, далекой от текста повести, но очень близкой присутствующим физикам, он, как мы поняли, выразил полную солидарность всем выступавшим старшекурсникам.

— Что же, у вас имеется на этот счет свое суждение? — не скрыл улыбки куратор.

Я не смел пошевельнуться — гром готов был грянуть в кабинете каждую минуту.

Не без усилия, но отчетливо Дима произнес:

— Вероятна справедливость решения, дающего расширяющуюся вселенную.

Форма, конструкция тяжеловатой фразы сохранилась от древних, а смысл ее, вероятно, был актуальным. Мы, филологи, могли оценить как раз ее живучую форму. Дима это почувствовал. Обращаясь в нашу сторону, к своей соседке, он с большей свободой и так же серьезно добавил:

— Есть все основания считать, что вселенная расширяется.

Оппонент его ответил не сразу.

Откинувшись на стуле, он обвел собравшихся утомленным медленным взглядом своих темных глаз, и можно было видеть, как неприятны ему незрелые слова Данкова; владея истиной, он решал, как поступить с отроком.

— Но коли она расширяется, — сдерживая себя, вразумляющим тоном выговорил наконец куратор, — так, стало быть, имеет и границы?

Тут и мы смекнули, что юный наш теоретик, кажется, опасно оступился. А замдекана, поддержав эту общую догадку, не замедлил указать, до каких опасных пределов дошел молодой человек, не разглядевший трясины идеализма:

— Тезис о расширяющейся вселенной отстаивает папа римский!

В глазах хорошенькой соседки Димы мелькнуло изумление и скорбное сочувствие.

Замдекана подвел итог с суровостью, ему присущей:

— Поддерживать этот тезис — значит изменять одному из коренных положений диалектического материализма.

Данков, кашлянув по примеру записных ораторов в кулак и понизив голос, чтобы не сорваться фистулой, твердо произнес:

— Физические истины могут вредить талмудистам да начетчикам, но не диамату.

В его малопочтительном, грубоватом ответе послышались серьезность и вера, вызревающие в глубинах, которые непосвященным могут и вовсе не открыться…

И вот теперь, удерживаясь за скобу мотоцикла, я не знал — возможен ли успех в моем начинании, пойму ли эти вариации, как прощупывают тут, не покидая кабинетов, космос; пойму ли отношения теоретика со вселенской бездной — даже при его, Данкова, участии…