Фрэнсис Вин - Карл Маркс: Капитал

Через сто лет после его публикации британский премьер-министр Гарольд Вильсон похвастался, что никогда не читал «Капитал». «Я дошел только до второй страницы, где увидел сноску длиной примерно во всю страницу. И я подумал, что на два предложения основного текста сноска в страницу — это слишком». Если просто открыть I том, то можно увидеть, что это — ужасное преувеличение: действительно, есть несколько сносок на первых страницах, но ни одна из них не длиннее, чем несколько предложений. Однако Вильсон говорил, наверное, и о многих других читателях, которых оттолкнула кажущаяся или действительная «трудность» этой книги.

Маркс предвидел эту реакцию в своем предисловии. «В данном случае наибольшую трудность представляет понимание первой главы — в особенности того раздела, который заключает в себе анализ товара. Что касается анализа сущности и величины стоимости, то я сделал его популярным, насколько это возможно». Он утверждал, что форма стоимости — это сама простота. «И, тем не менее, ум человеческий тщетно пытался постигнуть ее в течение более чем 2000 лет… За исключением раздела о форме стоимости, эта книга не представит трудностей для понимания. Я, разумеется, имею в виду читателей, которые желают научиться чему-нибудь новому и умеют думать самостоятельно».

Даже Энгельс не был в этом убежден. Пока книга печаталась, он говорил, что Маркс делает серьезную ошибку, не проясняя теоретические доказательства. Энгельс советовал разбить их на более мелкие разделы с отдельными заголовками. «Да, это будет выглядеть как школьный учебник, но именно в такой форме книга станет понятной. Люди, даже ученые, совершенно не привыкли к такому типу мышления, и необходимо упростить язык настолько, насколько это возможно». Маркс сделал несколько поправок в оттиске, но небольших. «Ну, как же ты мог оставить внешнюю структуру книги в ее нынешней форме? — в отчаянии восклицал Энгельс, увидев окончательную корректуру. — Четвертая глава длиной почти 200 страниц и имеет только один подраздел… Более того, ход мыслей постоянно прерывается поясняющими примерами, после чего никогда не подводится итог объясненному вопросу, так что всегда приходится погружаться прямо от пояснения одного вопроса к описанию другого. Это чудовищно утомляет, да и сбивает с толку».

Другие почитатели Маркса также признавались, что у них стекленели глаза, пока они с трудом продвигались через непонятные первые главы. «Пожалуйста, скажи своей жене, — писал он Людвигу Кюгельману, своему другу в Ганновере, — что главы «Рабочий день», «Кооперация, разделение труда и машинное оборудование» и «Первоначальное накопление» — наиболее удобочитаемые. Тебе придется объяснить ей непонятную терминологию. Если будут еще какие-то вызывающие сомнения моменты, я буду рад помочь». Когда великий английский социалист Вильям Морис читал «Капитал», он «от души наслаждался его исторической частью», но признался: «Мозг испытывал муки замешательства при чтении чисто экономической теории этой великой работы. Но я прочел ее и буду надеяться, что какая-то информация сохранится во мне». Это оказалось в любом случае хорошим капиталовложением: I том, принадлежащий Морису, в роскошном, богато украшенном кожаном переплете был в мае 1989 года продан на аукционе за 50000 долларов.

Полнейшее непонимание, а не политическая враждебность могло объяснить отсутствие откликов на первую публикацию «Капитала». «Молчание по поводу моей книги беспокоит меня», — раздражался Маркс. Энгельс старался раздуть любопытство, посылая враждебные, написанные под псевдонимом, рецензии в немецкие газеты, и настаивал, чтобы Маркс и его друзья сделали то же самое. «Главное, чтобы книгу обсуждали снова и снова, неважно, как именно, — говорил он Кюгельману. — По словам нашего старого друга Иисуса Христа, мы должны быть невинны, как голуби, и мудры, как змеи». Кюгельман сделал все, что только мог, поместив статьи в паре газет Ганновера, но поскольку он сам еле-еле понял книгу, эти статьи были не слишком вдохновляющи. «Кюгельман с каждым днем становится все более глуповатым», — кипел от злости Энгельс.

За четыре года было распродано 1000 экземпляров первого издания. И хотя Маркс утверждал в послесловии ко второму изданию (1872), что «та высокая оценка, которую получил «Капитал» в широких кругах немецкого рабочего класса, — лучшая награда за мои труды», кажется невероятным, что эти книги доходили до многих рабочих. Впрочем, ряд статей Иосифа Дицгена, написанных для «Демократише вохенблат», позволил им ознакомиться с основными поднятыми проблемами. «Немногие книги были написаны в более трудных условиях, чем эта, — писала Женни Маркс. Если бы рабочие имели хотя бы слабое представление о тех жертвах, которые были принесены для этой работы, написанной только для них и ради них, они, возможно, выказали бы больший интерес». Но как они могли, если учесть объем этого труда и малопонятный для них предмет исследования? Как писал сам Маркс, «политическая экономия остается незнакомой наукой в Германии».

Однако в других местах такой интерес появился. В январе 1868 года, через два месяца после публикации, лондонская «Сэтеди ревю» включила «Капитал» в сборник недавно изданных немецких книг. «Взгляды автора, как мы их понимаем, может быть, и фатальны, — писали они и, подводя итог, отмечали: — Но что вне всякого сомнения — так это убедительность его логики, сила риторики и то обаяние, в котором он представляет скучные вопросы экономики». Заметка в журнале «Контемпорари ревю» через 5 месяцев заключала в себе патриотический выпад в сторону немецких экономистов: «Мы не думаем, что Карл Маркс может многому научить нас». Но далее отмечалось, что «автор не забывает о главном интересе человека — о проблеме голода и жажды, именно это лежит в основе данной науки».

Русский перевод «Капитала» появился весной 1872 года, разрешенный цензорами царя на том основании, что книга не имеет к России никакого отношения и, следовательно, не может иметь подрывного характера (хотя они и изъяли оттуда фотографию автора, опасаясь возникновения культа личности). Они оценили текст как настолько недоступный, что «немногие прочтут его и еще меньше поймут», но большая часть тиража в 3000 экземпляров была распродана течение года. И пока книга была недоступна и неизвестна в большинстве капиталистических стран запада, газеты и журналы России печатали благоприятные отзывы. «Не ирония ли это судьбы, — писал Маркс Энгельсу, — что русские, которым я оказываю поддержку уже 25 лет, всегда хотят быть моими покровителями? Они следуют за самыми высокими идеями, которые может предложить Запад только из чистого обжорства». Он был особенно рад заметке в одном петербургском журнале, выразившей похвалу «необычной живости его прозы». «В этом отношении, — говорилось в статье, — автору нет равных… Большинство немецких ученых пишут книги языком столь сухим и туманным, что у простых смертных от этого раскалывается голова».