Фрэнсис Вин - Карл Маркс: Капитал

Весь Маркс проявляется в «Манифесте Коммунистической партии», в «Критике политической экономии» и в «Капитале». Даже если бы он никогда не удостоился стать основателем Первого Интернационала, он все равно оставался бы той фигурой, которую мы знаем сегодня. Весь Ленин проявляется в революционном действии. Его научные работы — лишь вступление к действию.

И, возможно, даже не вступление. «Захват власти силой, — писал он в 1917 году, — это отличительная черта восстания. Его политическая задача прояснится после захвата». Как писал историк Бертрам Вульф, это полностью перевернуло учение Маркса с ног на голову: марксистское убеждение, что в конечном итоге именно экономика определяет политику, — «изменяется на точку зрения Ленина, что с достаточной решимостью одна лишь политическая сила может успешно и полностью определять экономику». Неудивительно, что доминирующее кредо Советского Союза приобрело имя марксизма-ленинизма, а не просто марксизма. Любимым лозунгом Маркса был de omnibus dubitandum — «сомневаться во всем». Но никто из тех, кто пытался следовать этому в коммунистической России, долго не выдерживал. Тот марксизм, которого придерживался сам Маркс, был не столько идеологией, сколько критическим процессом, непрерывным диалектическим доказательством; Ленин, а затем и Сталин, превратили его в догму. Так, разумеется, делали и другие социалисты до них. «Общественное демократическое объединение и немецко-американские социалисты — единственные из партий, которые умудрились свести марксистскую теорию развития к жесткой ортодоксальности, — жаловался Энгельс Фридриху Зорге, немецкому эмигранту в Нью-Йорке в мае 1894 года. — Эта теория, как догмат веры, заставила рабочих замолчать раз и навсегда, вместо того чтобы помочь им самостоятельно подняться на их ступень с помощью классового инстинкта. Вот почему обе эти партии остаются всего лишь сектами и, как говорит Гегель, появляются из ничего и превращаются в ничто». Некоторые даже приводят доводы о том, что истинным марксистским успехом в Советском Союзе был его распад: централизованная, замкнутая и бюрократическая административно-командная система оказалась несовместима с новыми силами производства, кристаллизуя тем самым изменения в производственных отношениях. Михаил Горбачев именно в этом и признался в своей книге 1987 года «Перестройка»:

Система управления, которая оформилась в тридцатые и сороковые, постепенно начала приходить в противоречие с требованиями и условиями экономического прогресса. Ее положительный потенциал был исчерпан. Она все в большей степени становилась помехой и позже принесла нам столько вреда…

Именно в этих обстоятельствах появилось предвзятое отношение к роли товарно-денежных отношений и закону стоимости при развитом социализме, и часто делалось заявление о том, что они были противоположны и враждебны социализму. Все это соединялось с недооценкой подсчета прибылей и убытков и породило беспорядок в ценах и игнорирование денежного обращения. Все больше появлялось признаков отчуждения человека от собственности всего народа, недостаток сотрудничества между координированием общественных интересов и личных интересов рабочего человека.

Следующей после России страной, провозгласившей себя коммунистической, был Китай, который стал «народной республикой» в 1949 году. Тогда как Маркс и Ленин в центре внимания держали пролетариат, Мао Цзедун утверждал, что сельские крестьяне могут быть революционной силой, если направляются «верными» лидерами, такими, как он сам. Остерегаясь советской модели срочной индустриализации, он во главу угла поставил сельскохозяйственное развитие, вдохновив, таким образом, многих марксистов в тех странах третьего мира, которые не имели промышленности, заслуживающей внимания. Но маоистская программа была катастрофой для китайского крестьянства: «Большой скачок», проект коллективизации сельского хозяйства и развития мелкомасштабных сельских отраслей промышленности привел в результате к массовому голоду и был прекращен в 1960 году, через два года после начала. Это совпало с разрывом отношений между Китаем и Советским Союзом, когда Никита Хрущев осмеял «Большой скачок», а Мао отплатил ему обвинением в повороте на капиталистический путь. Однако со времени смерти Великого Кормчего в 1976 году Китай сам направился по капиталистическому маршруту, демонстрируя самую быстро растушую промышленную экономику в мире, хотя при этом и продолжает утверждать, что сейчас он достиг «основного этапа социализма». Несмотря на отказ от всех заповедей Мао, правительство в Пекине продолжает называть себя марксистско-ленинским, хотя более подходящим названием было бы «рыночно-ленинское».

Как и христианство со своими многочисленными соперничающими сектами, марксизм появлялся под поразительно разными и трудно сочетаемыми наружностями — большевики и меньшевики, спартанцы и ревизионисты, сталинисты и троцкисты, маоисты и кастроисты, еврокоммунисты и экзистенциалисты. Сам Маркс с мрачной покорностью предвидел, что его имя будет упоминаться всуе «марксистами» многие годы спустя после его смерти, и он уже не сможет им возразить. Его самым известным выражением отчаяния по поводу заблуждающихся приверженцев был упрек французским социалистам в 1870-х годах: «Если они марксисты, то я, наверное, не марксист». А он, возможно, им и не был. История XX века показала, что марксистская революция была наиболее вероятна в тех странах, которые не обладали развитой промышленной экономикой, капиталистическим классом и большой армией работающего пролетариата. Следовательно, налицо явный парадокс.

Дэвид Маклеллан писал в 1983 году, когда еще почти половина мира находилась под режимами, заявлявшими о себе как о преемниках Маркса:

Поскольку марксизм не восторжествовал на Западе, он не превратился в официальную идеологию и, таким образом, является объектом серьезного изучения, которому не препятствует государственная система. Именно в Западной Европе и Америке — капиталистических странах — Маркс изучается более внимательно. На самом деле, было бы честным сказать, что на Западе больше настоящих марксистов, чем в так называемых «марксистских» странах.

В коммунистических государствах от Албании до Зимбабве местное определение марксизма было составлено правительством, и дальнейших дискуссий не требовалось — даже, более того, не разрешалось. На Западе, однако, его значение стало предметом одновременно резкого спора и тонкой переоценки. Работа так называемой Франкфуртской школы в 1930-х — включающей Макса Хоркеймера, Теодора Адорно и Герберта Маркузе, дала рождение нового поколения марксистской философии, известной как «критическая теория», которая отвергала экономический детерминизм Ленина и большевиков. Франкфуртская школа и другие мыслители, например, Антонио Грамши, также рассматривали традиционное марксистское отношение к пролетарскому классовому сознанию. Капитализм, по Грамши, сохранял свою гегемонию, заставляя рабочий класс принимать буржуазную культуру как норму, поддерживая одни ценности и действия и исключая другие. Чтобы поставить под сомнение эту слаженность и разрушить ее притязания, рабочие должны развить свою «противо-господствуюшую» культуру с помощью новой системы широко распространенного образования.