Штефан Хаузнер - Даже если это будет стоить мне жизни! Системные расстановки в случае тяжёлых заболеваний и устойчивых симптомов

Через некоторое время я нарушаю молчание и говорю ей: «Посмотри на своего отца и скажи: "Дорогой папа, что бы там ни было, я это уважаю. И что бы там ни было, ты остаешься моим отцом"». Эти слова выводят отца из оцепенения, и он начинает плакать, глядя на жертвы. Теперь он попеременно смотрит то на них, то на дочь. Его отчаяние очевидно.

До сих пор заместитель симптоматики внимательно за всем наблюдал. Теперь он возвращается на свое место в кругу участников группы. Мое внимание по-прежнему посвящено пациентке и ее отношениям с отцом. Фразами: «Дорогой папа, то, что я за тебя несла, я несла с любовью, но теперь это в прошлом. Теперь я уважаю то, что ты несешь, и теперь я оставляю это тебе!» — я заканчиваю работу.

Первые дни после расстановки пациентка чувствует себя очень хорошо, пока на следующих выходных она не встречается со своим отцом. Она сразу замечает, что их отношения приобрели иное качество. Это вселяет в пациентку неуверенность, она не знает, как ей себя с ним вести. К ее огромному удивлению, отец начинает рассказывать о войне. Но она чувствует, что для нее это чересчур, и ищет повода уйти домой. На следующую ночь у нее снова случается паническая атака. После этого она всячески пытается избежать контакта с отцом, но вскоре ей приходится признать, что это не решение. К тому же панические атаки случаются теперь чаще, чем до расстановки. Еще ей кажется, что теперь отец особенно настойчиво ищет с ней контакта. Стоит им остаться наедине, как он начинает говорить о войне.

В этой ситуации она испытывает крайнее напряжение и где-то через четыре недели после расстановки просит меня об индивидуальном приеме.

В индивидуальной работе мы еще раз, шаг за шагом, проходим всю расстановку. Отец пациентки не сумел переработать травматичные события на войне. Дочери нужно согласиться с возникшей таким образом внутренней связи отца с пережитыми травмами, с любовью и уважением оставить тяжелое и вину ему и тем не менее признать его как отца.

Целительная позиция для детей - относиться с уважением к не развязанным связям своих родителей. Уважение создает связь между родителями и детьми на более высоком уровне и позволяет преодолеть то разделяющее, что возникло вследствие пережитых травм.

Для поддержания разрешающего процесса пациентка приходит ко мне еще на три приема с интервалами в месяц. Постепенно ей удается найти здоровую дистанцию по отношению к отцу, панические атаки случаются реже, и теперь, когда она знает, откуда взялась и к чему относится симптоматика, она испытывает меньше страха в моменты панических атак и меньше их боится. Порочный круг теперь прерван, и она все лучше справляется со своей симптоматикой.

Чтобы признать виновность родителей и в то же время принимать, любить и уважать их как родителей, требуется большая сила и стойкость. Не многим детям удается пройти этот многоплановый процесс. Поэтому зачастую последствия непризнанной вины ярко проявляются только в поколении внуков.

Дед - надсмотрщик в концлагере

(пациент с героиновой зависимостью)

Ко мне на индивидуальный прием приходит 20-летний юноша, страдающий героиновой зависимостью. Чтобы от нее избавиться, в настоящее время он проходит программу по замене наркотиков и просит меня назначить ему поддерживающее гомеопатическое лечение.

Я всего несколько месяцев знаком с методом семейной расстановки и пока не использую его в работе. Но знание о возможном семейном контексте, приобретенное мной в результате участия во множестве расстановочных групп, заставляет меня уже по-другому смотреть на пациента и его симптоматику.

Внешность пациента с его короткой стрижкой, бросающейся в глаза худобой, темными кругами под глазами и той же дырявой футболкой в бело-голубую полоску, в которой он появляется на втором приеме подряд, напоминает мне образы узников концлагеря. В конце сессии я спрашиваю пациента, можно ли мне поделиться с ним моим впечатлением. Он соглашается, и я говорю: «Когда я на тебя смотрю, ты напоминаешь мне образы жертв холокоста». Эта фраза сильно его задевает. Он бледнеет и просит разрешения снова сесть. Через некоторое время он говорит: «В моей семье есть кое-что, о чем нельзя говорить. Мой дед был надсмотрщиком в концлагере в Дахау». Я говорю ему: «Похоже, что ты идентифицирован с жертвами Дахау и таким образом обнаруживаешь хранимую семьей тайну». Он непосредственно отвечает: «Мой старший брат тоже так делал. Он обожал играть в группе, исполнявшей клезмерскую музыку 20 20 20 Традиционная нелитургическая музыка восточноевропейских евреев. , что всегда страшно злило нашего отца, потому что он даже слышать не мог еврейскую музыку. Мой брат тоже был наркоманом, два года назад он умер от "золотой дозы"!» Нельзя не заметить, как сияют его глаза, когда он говорит о своем брате.

Следующую встречу отменяет его подруга. Он добровольно лег в закрытую клинику и неожиданно получил место в программе по отвыканию от наркотиков. Он просит передать мне, что связь с жертвами деда сопровождает его, и несмотря на то, что она его шокирует и пугает, он чувствует в ней силу, чтобы все-таки взять свою жизнь в свои руки. Он хотел прийти ко мне после программы, но больше я никогда о нем не слышал. Я до сих пор помню блеск его глаз, когда он говорил о своем умершем брате.

Дед, служивший в СС: «Он несет это за тебя!»

(сын с опухолью головного мозга)

В расстановочной группе для больных обращает на себя внимание женщина, которая с напряженным вниманием следит за работами других участников, но последовательно отказывается от просьб побыть заместительницей в расстановках. В последний день, незадолго до конца курса, она вызывается для собственной работы.

На вопрос о ее проблеме она отвечает: «Я пришла сюда из-за моего 19-летнего сына. У него неоперабельная опухоль размером примерно со сливу на мостике, соединяющем полушария мозга». На мой вопрос, что говорят врачи, она отвечает: «Если опухоль продолжит расти, как раньше, то сыну останется жить от нескольких недель до нескольких месяцев».

Вчувствуясь в ее сына, я ощущаю глубокую связь с клиенткой как «моей матерью». Здесь царит какая-то тревожная близость, в которой я чувствую, как сыну не хватает пространства, чтобы жить и дышать. Мне становится ясно, что сын несет что-то за свою мать.

После этого у меня сразу включается рассудок, который говорит: «Кому это поможет, если я скажу это матери? Как будет выглядеть ее жизнь с этой моей фразой дальше, когда ее сын умрет?» Я спотыкаюсь о собственную мысль и ужасаюсь самому себе, потому что вдруг осознаю, что тем самым я уже отказался от сына.