Николай Мальцев - Зарубки памяти на скрижалях истории. Алгоритмы и ребусы русофобии Запада

Бутылка цыганского самогона стоила ровно один рубль. Таким образом, гонцы принесли семь бутылок самогона – по бутылке на брата. От коктейля вина и самогона образовалась адская смесь, которая крепко ударила нам в головы. Мы все изрядно запьянели, стали крайне отважными и смелыми, и нам захотелось приключений и подвигов. Подвиг можно было совершить только прохождением по деревенским огородам в поисках поздних яблок. На этот раз мы не ограничились одним огородом, а просто переходили из одного огорода на другой огород в поисках самых сладких яблок. Совершенно неожиданно мы наткнулись на пасеку примерно из десяти ульев. Воровство меда нами не планировалось. Но пьяные головы уже не могли отличить, что улей – это не яблоки с яблони, а частное имущество. Так вроде бы нелепая случайность обернулась для меня событием, полностью изменившим мое будущее.

Всем захотелось сотового меда, но мы боялись укусов пчел. Кто-то высказал «трезвую» мысль, что пчелы ночью спят и их легко можно стряхнуть с рамок сотового меда, а потом подальше отбежать от пасеки и деревенских огородов и на задах деревни вдоволь наесться сотового меда. Мысль понравилась. Тут же сбросили крышку с одного из ульев, взяли из открытого, глухо гудящего улья по одной рамке сотового меда и резво побежали с пасеки на отдаленные зады деревни. Хотя я был сильно пьян, но отчетливо запомнил, как мы, смеясь от возбуждения и радуясь, что нас никто не обнаружил и не забил тревогу, бойко бежали подальше от деревни. Остановились в каком-то подлеске, где присели в кружок и, уже громко переговариваясь, жевали сладкие соты, высасывая из них мед, и выплевывали сотовый воск на холодную землю. То ли мед подействовал, то ли пережитое чувство опасности, но мы заметно протрезвели. Ночной поход показался нам очень удачным. Мы получили то, что хотели, и, удовлетворенные, отправились на ночлег в свое убогое жилище.

Утром после завтрака были поданы те же разбитые допотопные автобусы, мы со своими рюкзаками погрузились в них, и часа через полтора езды по грунтовой, а затем по изрытой ухабами асфальтовой дороге автобусы доставили нас в Котовск, к зданию техникума. На следующий день начались занятия в техникуме. Мы лишь изредка вспоминали и о походах за яблоками и о последнем происшествии с разрушением улья и похищении рамок с сотовым медом. Скажу честно: никаких угрызений совести я не испытывал, да и не считал это поступок воровством. Прошло недели две времени, и в круговороте студенческого бытия вся эта работа в колхозе, наши ночные походы за яблоками, в том числе и медовая история, если не забылись, то отошли на второй план. Дальше развернулись события, которые я и сейчас считаю необъяснимой мистикой, которая была как бы специально подстроена, чтобы изменить мою судьбу.

Выходя с очередной лекции из аудитории, я вдруг увидел стоящего против дверей в полной милицейской форме нашего сабуровского участкового, капитана милиции Чурикова. Он знал всех подростков нашей деревни в лицо, в том числе и меня. Ну а уж деревенские подростки, в том числе и я, тем более знали участкового в лицо и ни с кем не могли его спутать. Что ему тут надо? Я и в деревне не был уже больше месяца. Может быть, ему нужен не я, а кто-то другой? Но Чуриков поманил пальцем именно меня, а когда я подошел и вежливо поздоровался, то он предложил мне зайти в опустевшую аудиторию и поговорить. Оставшись наедине, Чуриков заявил, что от гражданина деревни, где мы помогали колхозу в уборке урожая, поступило заявление в милицию о краже его личного имущества – одного улья из принадлежащей ему пасеки, а вы, Николай, являетесь подозреваемым в участии и организации этой кражи. Он достал из планшета лист бумаги и ручку, положил их передо мной и сказал: «Пишите чистосердечное признание, как все было, и до окончания следствия и суда будете свободны».

Я тут же заявил, что ни в какой краже не участвовал и спросил: «При чем здесь вы, если кража произошла в другом районе, который не имеет никакого отношения к Никифоровскому району и к моей деревне, где вы являетесь участковым?». «А это уж не твое дело», – ответил Чуриков. Потом пояснил, что я прописан в деревне, где он является участковым уполномоченным и имеет законное право проводить дознание и следствие по месту моего жительства. Что-либо писать или давать признательные показания я категорически отказался. Тогда Чуриков официально объявил мне, что я арестован на период проведения следствия и дознания как подозреваемый в участии и организации кражи личного имущества. Законов я не знал, да и как можно сопротивляться участковому? Только себе хуже сделаешь. Никаких наручников на меня он не набрасывал, просто приказал следовать за ним. Мы вышли из аудитории, спустились вниз по лестнице и вышли на улицу.

Рядом с подъездом стоял милицейский УАЗ, за рулем которого сидел сержант милиции. Чуриков открыл заднюю боковую дверцу и приказал мне сесть в машину. Я молча подчинился. Он захлопнул дверцу, но сам сел не рядом со мной, а рядом с водителем. В дороге Чуриков как бы забыл про меня. Он разговаривал с водителем о каких-то милицейских делах, но я не вслушивался. В моем разуме лихорадочно прокручивались все ситуации моего дальнейшего поведения. Я был полностью оглушен и подавлен этим неожиданным арестом, а моя психика кипела поздними сожалениями об этой несчастной краже, которую я по своему деревенскому естеству и вовсе не считал кражей, а просто мальчишеской забавой. В общем-то, я не столько сожалел о краже, сколько о том морально-психологическом ударе, который я нанесу этим арестом своим родителям. В деревне ничего не скроешь, и слух о моем аресте тут же дойдет до ушей отца и матери. За отца я был спокоен, а вот выдержит ли мать такого удара? Но отступать было некуда. Свидетелей-то не было.

Никаких следов и улик тоже не было. Значит, надо все отрицать, и за отсутствием доказательств с меня снимут подозрения и отпустят. Не могут не отпустить. По дороге я выработал следующую тактику. Буду говорить, что я в этот вечер был сильно пьян. Да, мы гуляли вечером на улице с друзьями-студентами, но я не помню, чтобы мы ломали на пасеке улей и крали мед. Возможно, это сделали местные ребята специально, чтобы насолить приезжим студентам. Надо искать участников кражи не среди студентов, а среди деревенской молодежи. Продумав такую тактику, я решил до конца придерживаться этой версии и отрицать свое участие в воровстве меда. В таких лихорадочных размышлениях достаточно длинный путь пролетел как одно мгновенье. Меня привезли в райцентр Никифоровка и, больше не допрашивая, поместили в одиночную камеру районного следственного изолятора. Так, совсем неожиданно для себя, я оказался на тюремных нарах. Мать оказалась права. Я открывал дверь в тюрьму головой и ногами. И вот эта дверь неожиданно открылась.