Леонид Василенко - Введение в русскую религиозную философию

4. Эсхатологический пессимизм Леонтьева и его суть.

Литература:

1. Леонтьев К.Н. Собр. соч. в 9 тт. М., 1912-14.

2. Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем в 12 тт. СПб., 2000 и сл.

3. Леонтьев К. Избранное. М., 1993.

4. Леонтьев К.Н. Записки отшельника. М., 1992.

5. Леонтьев К . О всемирной любви (речь Ф.М. Достоевского на Пушкинском празднике) // Ф.М. Достоевский и Православие. М., 1997.

6. Леонтьев К. Избранные письма (1854–1891). СПб., 1993.

7. Константин Леонтьев: Pro et contra. В 2-х кн. СПб., 1995.

8. Булгаков С.Н . Победитель – побежденный (Судьба К. Н. Леонтьева) // Булгаков С.Н . Тихие думы. М., 1996.

9. Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

10. Мейендорф И., прот. Православие в современном мире. М., 1997.

11. Н. Бердяев о русской философии. В 2-х ч. Ч. 1. Свердловск, 1991.

12. Концевич И.М. Оптина Пустынь и ее время. Сергиев Посад; Владимир, 1995.

13. Розанов В.В. Соч. В 2-х тт. Т. 2. Уединенное. М., 1990.

14. Соловьев В.С. Памяти К. Н. Леонтьева // Соловьев В.С. Собр. соч. 2-е изд. СПб., б.г. T. IX.

15. Франк С. Русское мировоззрение. СПб., 1996.

16. Константин Леонтьев, наш современник. СПб., 1993.

17. Розанов В.В. Несовместимые контрасты жития. М., 1990.

18. Флоровский Г., прот. Догмат и история. М., 1998.

19. Петр (Мещеринов), игумен. Владимир Соловьев и национальный вопрос. // Церковный вестник. М., 2005. № 13–14.

Памфил Данилович Юркевич (1827–1874), сын сельского священника, трудился в Киевской Духовной академии и в Московском университете. Юркевич – наставник Соловьева. В России того времени была слишком велика зависимость от немецкой философии (Гегеля, Шеллинга, Канта и неокантианцев, затем Ницше и др.). Поэтому некоторые, в том числе и Юркевич, обратились в поисках альтернативы к античной философии, в частности к Платону.

В наше время основной интерес представляет его обширная философско-антропологическая статья «Сердце и его значение в духовной жизни человека по учению Слова Божия» (1860). Впервые в России появилась работа, в которой Слово Божие стало основой философско-библеистического рассмотрения. Сердце Юркевич понимал как глубинное духовное средоточие личности. Автор подробно разбирает разные места Св. Писания, где говорится о сердце, и делает ряд выводов относительно современной ему психологии и философии. В свое время Киреевский тоже занялся сердцем в русле святоотеческого наследия. Юркевич близок ему по духу: сердце человека – это духовное средоточие души, оно лежит глубже разума как познавательной способности, глубже наших чувств; сердце – источник мышления, нравственных и эстетических оценок, творческих возможностей, волевых решений, наших духовных чувств. Из глубины сердца исходят действия совести, благоговейного страха и трепета, религиозной веры и надежды, любви к Богу и ближнему.

Но в сердце же могут корениться порочные страсти, высокомерие, тоска и отчаяние, а не только горение духа в служении Богу. Враг рода человеческого может влагать в сердца грешников злые побуждения, которые разум далеко не всегда способен заметить и блокировать. Один лишь Бог ведает, каков «сокровенный сердца человек» (1 Петр. 3:4). «Состоянием сердца выражается все душевное состояние (Пс. 50:12; 83:3). Человек должен отдать Богу свое сердце, чтобы сделаться Ему верным в мыслях, словах и делах: даждь ми сыне твое сердце , взывает к человеку Божия премудрость (Притч. 23:25)» (1, с. 72–73).

Сторонники автономии разума и поныне утверждают, что разум сам определяет свой предмет, пути и способы его осмысления. Юркевич, напротив, настаивал, что ключевые интуиции разума зарождаются в сердце. В глубинах мышления есть его духовная основа, есть, как он говорил, «основное душевное движение». Качество философских систем, учений и концепций можно оценивать по состоянию той духовной жизни, из которой они выросли.

Это подтверждает пример путников, которые шли в Эммаус (Лк. 24:13–32). Когда Господь разъяснял им тайну своего воскресения, «сердце предварило разум в познании истины. Ученики имели уже прежде мысли сердечные , которые, однако, не скоро и не легко были осознаны их разумом» (1, с. 85). Юркевич ссылается и на другие случаи. «Христианские аскеты часто жаловались на медлительность разума в признании того, что непосредственно и прямо известно сердцу, и нередко называли ум человеческий чувственным и плотяным; и конечно, он может показаться таковым, если сравнивать его посредственную деятельность с теми непосредственными и внезапно возникающими откровениями истины, которые имеют место в нашем сердце» (там же).

Если так, то разговоры об автономии человеческого разума (его «самозаконии») несостоятельны. Ссылаясь на Рим. 1:19 и 2:20, Юркевич утверждает, что принципы и правила мышления человека в конечном счете от Бога, который даровал их человеку. Эти законы «предлежат» человеку. «Самозаконие не свойственно человеческому разуму ни в каком смысле. Между явлениями и действиями души разум имеет значение света, которым озаряется не им положенная, но Богом созданная жизнь человеческого духа с ее богом данными законами. Душа существует не только как этот свет, но также как освещаемое им существо с многоразличными духовными способностями, для которых законы положены творческою волею Бога» (1, с. 87).

Св. Писание свидетельствует, что в сердце коренятся подлинные мотивы наших мыслей и действий. С этим не согласовывалась рационалистическая и идеалистическая философия XIX в., которая вслед за Декартом считала человека единством разумной души и тела, а душу трактовала как «вещь мыслящую». Юркевич обосновывал несостоятельность взгляда, что «душа человека есть первоначально существо представляющее, что мышление есть самая сущность души или что мышление составляет всего духовного человека» (1, с. 76). Живое познание Бога, доступное открывшемуся к Нему сердцу человека, рационалисты подменили на интеллектуальное принятие абстрактной «идеи Бога».

Юркевич видел также несостоятельность других учений, рассматривающих душевную жизнь по схемам «стимул-реакция». Соглашаясь с такими схемами, «мы привыкаем рассматривать душу как машину, которая заводится и настраивается в точном соответствии с теми толчками и впечатлениями, какие падают на нее со стороны внешнего мира» (1, с. 83). Такой подход к человеку сталкивается с неразрешимой проблемой свободы воли, нравственного достоинства человека и ценности его поступка. Эти вопросы получают правильное освещение, если принять, что свободная воля, поступки и достоинство личности коренятся в глубинной жизни сердца, не подвластной детерминации извне.

Подобные схемы все еще сохранялись в XX в. в бихевиоризме и в некоторых других направлениях психологии. Занимаясь в основном потоками сознания, образами, стимулами, реакциями, а затем, начиная с фрейдова психоанализа, «комплексами», структурами бессознательного, энергетикой, фрагментацией и реструктуризацией душевной жизни, подобная психология не замечает духовных глубин деятельности сердца. Не видит такая психология и того, что каждый человек личностно неповторим, т. е. он «не есть такой экземпляр рода, в котором только повторялось бы общее содержание других экземпляров» (1, с. 91). Его душа – неповторимо своеобразна и не описывается никакой общей психологической теорией, которая может обоснованно высказываться только о типическом, т. е. одинаковом для многих, а не о личностно уникальном в глубине сердца каждого человека.