Леонид Василенко - Введение в русскую религиозную философию

Соловьев вернулся к творческой работе усталым и больным. В связи с 900-летием крещения Руси написал статью «Владимир Святой и христианское государство» (1888), где о православии высказался мрачнее, чем когда-либо: «На Востоке была лишь Церковь дезертирствующая» (6, т. XI, c. 125); «Восточная Церковь отреклась от своей власти в пользу светской» (с. 130); светская же власть «с не меньшей необходимостью пришла к антихристианскому абсолютизму» (с. 134), а итоговый вывод: наиболее решительная часть русских раскольников «превосходно выразила самую сущность нашего национального вопроса, заявив, что цезарепапистское Государство и официальная Церковь как его орудие представляют царство антихриста» (там же). После такой уничтожающей оценки, какую не позволял себе и Чаадаев, непонятно, как оставаться в православии и признавать Церковь своей Матерью? Это была тяжелая душевная смута. К. Мочульский писал: Соловьев «изменяет своей идее вселенскости и всю православную Церковь отдает антихристу. Но тогда “дело его жизни” теряет всякий смысл» (9, с. 167).

К началу 90-х гг. – новый кризис в духовной жизни Соловьева. Миновала последняя эротическая буря, оставив душу опустошенной. Он отдаляется от Церкви и возвращается к философии и публицистике. Скандальным докладом «Об упадке средневекового миросозерцания» он вызвал возмущение всех, в том числе и уважавшего его К. Леонтьева, который высказался, как всегда, своеобразно: «Куда он теперь пойдет? К иезуитам? Но они здесь не с ним, а с нами» (цит. по: 5, с. 303). Соловьев заявил, что вместо христиан дело Божие в мире совершают неверующие. Оппоненты, не стесняясь, обвинили, что он глумится над Церковью. Соловьев отвечал, что его выпады относились «исключительно к тем мирянам худой жизни, которые лицемерно стоят за идеал личной святости и благочестия, чтобы под этим предлогом избавить себя от всякого труда на общую пользу» (8, т. III, с. 197). Это несколько меняет дело. Отойдя вскоре от полемических крайностей этого доклада, Соловьев сохранил верность тому, что он определил для себя раньше, размышляя о духовных путях России: самобытность русского православного духовного опыта следует сочетать с европейскими правовыми идеями и социальной ответственностью христиан за все происходящее в обществе и культуре. Это означало, что он продолжал оставаться вне лагерей западников и славянофилов.

После ряда путешествий Соловьев собирается с силами и три года (1894–1897) пишет «Оправдание добра», с целью «показать добро как правду, т. е. как единственный правый, верный себе путь жизни во всем и до конца» (6, т. VIII, c. 3). Верить в добро и верить в нравственную силу права, определять практические пути социальной реализации добра и права – основное в этой книге. Теократии в ней уже нет.

В 1895 г. Соловьев пишет статью «Византизм и Россия», наиболее безжалостную по отношению к византийскому благочестию, где «византизм» отождествляется только со своими грехами. Причастился в 1896 г. у католика-униата, но без совершения акта перехода в католичество (см. Приложение 4). Направил государю императору Николаю II просьбу о возвращении духовной свободы Православной Церкви и о свободе совести для всех граждан (6, т. XI, c. 452–456). Сблизился с князьями Трубецкими. Идеи книги Л. Толстого «В чем моя вера?» оценил вопросом: «Ревет ли зверь в лесу глухом?», а некоторым его строкам давал комментарий: «Под ними хаос шевелится». Но это – самое мягкое, скорее ироническое; толстовство он позднее оценил как предзнаменование антихристова духа (см. далее). В. Розанова порицал за «оргиазм и пифизм» и сравнивал с Иудушкой Головлевым.

Появляются новые темы – угроза с Востока, «желтая опасность панмонголизма», темное гибельное начало в «душе России», ожидание военного разгрома России и ее политического падения как кары за исторические грехи. Соловьев предчувствовал катастрофы XX в., а за ними, как до него Леонтьев, провидел явление антихриста, создание им мировой империи и приближение Судного дня.

Есть одно мрачное место из его переписки тех дней: «Надо быть готовым к тому, что девяносто девять священников и монахов из ста объявят себя за антихриста» (8, т. IV, с. 222). Соловьев имел в виду и католиков, и православных, и протестантов. Непонятно, из какой статистики можно вывести такой убийственный процент, но расставание с былыми пристрастиями и увлечениями налицо. И если Соловьев цифру привел, это выразило его сомнения в том, стоит ли заниматься церковной полемикой дальше.

Приближалась смерть, время от времени ощущалось присутствие душ ранее отошедших друзей. Духовный опыт становился более зрелым и смиренным. Менялось отношение к Матери-Церкви, и Соловьев, наконец, признал, что Церковь в России осталась верна правде Христовой, несмотря на грехи многих своих членов. Начались пересмотры основных идей прежних трудов. Соловьев отказывается от былого мнения, что христианство является всепримиряющим и всеобъединяющим началом, и признает, что существует «духовное зерно зла: ненависть к истине за то добро, которое она выражает, которого она требует и к которому ведет» (т. Х, с. 53). Это ставит под вопрос метафизику Всеединства. Он не удовлетворен написанным ранее, к новым философским трудам он подходит более тщательно, основательно и ответственно. Верность Соловьева Христу становится более трезвой, серьезной и мужественной. Финальное проявление зла, писал он, будет под личиной добра; будет самый крупный из всех мыслимых обманов в мировой истории; будет антихрист, столкновение христиан с которым неизбежно как проверка верности Спасителю. Этому посвящена последняя значительная работа «Три разговора» (1900), завершаемая «Повестью об антихристе», где Соловьев выразил свой окончательный взгляд на церковный вопрос и на ситуацию в мире. «Это – его покаяние», – резюмировал Мочульский (9, с. 209). Покаяние сочеталось с «Воскресными письмами», восполнившими эти диалоги.

Его творческие планы на ближайшее будущее были обширны – от теоретической философии и эстетики вплоть до разработки «библейской философии» или исторической философии в духе Библии. Обновление жизненного опыта, духовная переориентация и зрелость мысли располагали к серьезности результатов. Правда, юношеские видения неземной дамы он все еще считал важными. Но процесс очищения от былых прельщений и критического анализа мистического опыта продолжался и, возможно, завершился только в финале жизненного пути. 31 июля 1990 г. Соловьев скончался в доме кн. С. Трубецкого в Узком под Москвой. Перед смертью он исповедался и причастился у православного священника С.А. Беляева. Тот вспоминал впоследствии: «Исповедался Влад. Серг. с истинно христианским смирением (исповедь продолжалась не менее получаса) и, между прочим, сказал, что не был на исповеди уже года три, так как, исповедавшись в последний раз (в Москве или Петербурге – не помню), поспорил с духовником по догматическому вопросу (по какому именно, Влад. Серг. не сказал) и не был допущен им до Св. Причастия. ”Священник был прав, – прибавил Влад. Серг., – а поспорил я с ним единственно по горячности и гордости; после этого мы переписывались с ним по этому вопросу, но я не хотел уступить, хотя и хорошо сознавал свою неправоту; теперь я сознаю свое заблуждение и чистосердечно каюсь в нем”» (8, т. III, с. 216).