Павел Хондзинский - Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи

К тому же они и вообще с неохотой подчинились тяжелой руке московских патриархов после необременительного для них общения с далеким и не имеющим – в отличие от первых – никаких земных рычагов давления Константинопольским патриархатом.

Таким образом, малороссы, вероятно, привлекали императора как люди ученые и не любители московской старины, но скоро выяснилось, что Киев, Второй Иерусалим, не только недолюбливал Третий Рим, но и в самой своей учености был консервативен и независим. По-своему он также стоял за старину.

Действительно, если за образец школьной системы в Киеве брались иезуитские коллегии, тем более если православные отправлялись учиться в них сами (что было не редкостью), то общеизвестно, что богословие, там преподававшееся, тяготело к Тридентскому Собору, контрреформации, томизму. Церковь с ее узаконенными преданиями, с безусловным авторитетом ее сакраментальной и учительной власти, с ее независимостью от власти светской стояла в центре этого богословия.

Казалось бы, при таком характере образования из Киева не могло выйти что доброе, но на самом деле это было не так. До определенного времени для русского богословия вообще и для Москвы в частности Киев был спасительным фильтром, задерживавшим в себе осадок западных мнений. Кроме того, в иезуитской образовательной системе не менее важным, быть может, чем содержательная часть, было обучение навыкам логического мышления, умению утверждать и отстаивать собственные взгляды, вести диспут. Эти навыки были необходимы для нарождающейся богословской науки, которая не могла не возникнуть. И хотя несомненно, что система, школа, наука не равновелики тому богословию, которое составляет суть церковного Предания, однако одно вовсе не исключает другого и подразумевает лишь правильную иерархию взаимоотношений [95] Так киевская школа оправдалась в богословии святителя Димитрия Ростовского. . Как бы то ни было, воспитанные в этом духе киевляне – во всяком случае, многие, и не худшие из них – были с Петром, когда он отвергал московскую старину, но против – когда он совершал от нее рывок в Новое время.

Кратко сказать: семнадцатый век «чревоболел» восемнадцатым. Ничто не прошло бесследно. Смута, хотя и окончилась изгнанием поляков, открыла путь «первому западному влиянию». Неудачливые поиски греческих учителей привели к необходимости создания собственной школы. Церковные реформы Никона, направленные на окончательное утверждение Третьего Рима, в конечном счете обратили его в развалины, над которыми являлся многим призрак апокалиптического Вавилона. Поддержка никоновских реформ царем Алексием обернулась долгой памятью царствующего дома о пожелавшем стать выше царя патриархе. Стрелецкие бунты конца века обнаружили невозможность жить по-старому во всех отношениях. Тогда Петр на себе, как на камне, решился основать новую русскую жизнь. Сам заложил новый (четвертый!) Рим, сам рубил головы стрельцам, сам путешествовал на Запад, сам строил корабли, сам воевал, сам пел на клиросе, сам придумал «всешутейный собор», сам реформировал быт и Церковь. Но прежде чем прямо обратиться к исследованию того, как все это преломилось в богословии, надо, по старинному выражению, перенестись на Запад и более внимательно взглянуть на происходящее там.

«Отслаивающаяся» от культа культура не только дала толчок к созданию школы (и на Западе и на Востоке), но и поставила перед богословием свои собственные содержательные вопросы. На смену триадологии и христологии эпохи Вселенских Соборов приходит экклесиология и антропология Нового времени. Хотя со времен Тридентского Собора томизм и был призван стать «основной идеологией католицизма» [96] Ивлев В. Ю. Оформление логического инструментария в истории русской философии XVII – начала XVIII в.: Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук. М., 2002. С. 15. , богословие самого Фомы гораздо более христоцентрично, чем богословие посттридентских томистов. Вопрос: Quo-modo Deus ad hominem? представлялся Аквинату гораздо более существенным, чем вопрос: Quomodo homo ad Deum? Учение об «оправдании» (iustificatio) занимает второстепенное место в его «Сумме теологий» и в его же «Компендиуметеологии» [97] Вот все или почти все, что говорится в «Компендиуме» об оправдании: «Все, стало быть, что во Христе стало плотью, нам спасительно единой силой божественности, почему и апостол, устанавливая причину нашего воскресения, говорит в Рим. IV, 25, что предан грех наших ради и воскрес ради нашего оправдания. А что именно Христово воскресение есть причина нашего телесного воскресения, провозглашает в 1 Кор. XV, 12: если, проповедуется, что Христос воскрес, как некоторые из вас говорят, что воскресения мертвых нет? Прекрасно, стало быть, апостол отпущение грехов усваивает Христовой смерти, а оправдание наше подлинно воскресению, как от причины обозначают сообразность и подобие действия. Ибо как грех оставляется [deponitur], когда отпускается, так Христос принятием смерти оставил подверженную страданию жизнь, в которой был подобием греха. Когда, стало быть, кто-либо оправдывается, то новой жизни достигает: так Христос воскресением достиг новой славы. Так, следовательно, смерть Христа есть причина отпущения наших грехов и действенная инструментально, и таинственно служащая образцом, и заслуживающая (meritoria). Воскресение же Христово было причиной нашего воскресения, действенной инструментально и таинственно служащей образцом, но не заслуживающей: как поскольку Христос уже не был посланник, призванный обрести заслугу, так и постольку слава воскресения была наградой страстей, как это открыто апостолом, Флп. II» (Thomas Aquinas. Compendium Theologiae. Cap. 239). , составляя в то же время наряду с декретом о Евхаристии важнейший декрет Тридента [98] «Значение этого собора в области догматики, – писали легаты 21 июня в Рим, – основывается главным образом на статьях об оправдании; это вообще важнейшее, что предстоит сделать собору» ( Jedin Hubert. Geschichte des Koncils von Trident: In 4 Bd. Freiburg, 1939–1975. Bd. 2. S. 144). . Самым простым объяснением этого факта является напоминание о Реформации, образовавшей своего рода «водораздел мысли» между временами Фомы и Тридентом [99] Указанный водораздел касался не только смещения акцентов с христологии на антропологию, но и вопросов богословской методологии. Такую методологию Фоме давала философия Аристотеля. Как альтернативу ей протестантизм выдвинул – правда, не сразу – критическую методологию «научного богословия». Впрочем, и та и та сводились к подчинению истин Откровения законам человеческого рассудка и, хотя были призваны обслуживать противоборствующие богословские течения, закономерно наследовали одна другой как явления прогрессирующего антропоцентризма. . Правда, известный исследователь истории Тридентского Собора Губерт Йедин пишет: «Проблема оправдания человека была по-новому поставлена Лютером: оправдание верою, как богодействуемое переживание [gott-gewirktes Erlebniss], познание оставления грехов, совершаемого через милостивого Бога ради Христа вне необходимой связи с таинством. Решение было новым, сама же проблема – старой. Ибо с тех пор как Августин в борьбе с пелагианами указал на благодатный характер личного спасения, тема оправдания никогда не исчезала из западного богословия» [100] Jeclin Hubert. Geschichte des Koncils von Trident. Bd. 2. S. 139. , – однако это вовсе не противоречит сказанному. Присутствуя в средневековом западном богословии, тема оправдания не занимала в нем того места, которое отвел ей Лютер [101] Это косвенно подтверждается отсутствием у католического богословия прямо почерпнутых в традиции ответов на тезисы Лютера. «Католическое полемическое богословие нуждалось во времени, чтобы через отдельные фразы и остроумные выпады добраться до сути лютеровского учения об оправдании, нового понимания того, что есть сущность события оправдания. Среди тезисов, которые 15 апреля 1521 года были осуждены богословским факультетом Сорбонны, находятся такие, как ненужность добрых дел, уверенность в благодати, отрицание свободы воли, но там ничего не говорится об оправдании верою и вменении праведности» (Ibid. S. 141). .