Павел Хондзинский - Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи

Но для его поражения была и еще причина, выходившая, судя по всему, за рамки стечения исторических обстоятельств, политической борьбы и личных пристрастий. Эта причина коренилась в самой традиции.

Известно, что в основе восточной и западной миссий лежали два различных подхода к евангельской проповеди. Западная приобщала вновь просвещенные народы к латиноязычному миру, включая их в pax romana. Восточная – предоставляла евангельскому слову звучать на языке обращенных. Иными словами, если, по мысли святителя Филарета, «слово и таинство суть существенные принадлежности Церкви» [82] Филарет (Дроздов), сет. Записки, руководствующие к основательному разумению книги Бытия, заключающие в себе и перевод сея книги на русское наречие: В 3 ч. СПб., 1819. Ч. 2. С. 12. , то с известной долей обобщения можно утверждать, что западная и восточная традиции по-разному расставляли здесь акценты.

Латинский тип – включение в общую и единообразную культуру Рима. Как пишет Филипп Шерард, понятие corpus Christi уже достаточно рано стало восприниматься не только как мистическое «тело Христово», но и как христианская общественность. «Индивидуальное настоящее тело Христа понимается как организм, приобретающий социальные и объединяющие функции, и служит как индивидуальный прототип с головой и конечностями некоего сверхиндивидуального коллектива, Церкви, как corpus mysticum с папой во главе» [83] Шерард Ф. Греческий Восток и Латинский Запад. М., 2006. С. 132. . Объединяющее церковный народ таинство истинно совершается повсюду постольку, поскольку повсюду слышится: Accipite, et commedite; hoc est corpus meum [84] Примите, ядите, сие есть Тело Мое (лат.). Ср.: «По существу, народ Божий собирается воедино, в первую очередь, с помощью слова Бога Живого, которое точно передается устами священника» (Правила жизни священников: Документы апостольского престола. М., 2000. С. 45). .

Иное дело Восток. Здесь целью миссии было «учреждение поместной Церкви, которая через таинства и самим образом жизни будет принимать участие в жизни и молитве Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, глава которой Христос» [85] Стамулис И. Православное богословие миссии сегодня. М., 2003. С. 164. , что достигается путем воплощения, инкарнации «истины Божией в языке и культуре обращаемого народа» [86] Стамулис И. Православное богословие миссии сегодня. С. 189. . Единство Церкви зиждется на том, что всюду Святой Дух призывается священниками «на хотящие предложитися Дары».

В одном случае акцент делается на единстве языковом (культурном), в другом – на мистическом (культовом).

Но это значит, что русская традиция, в которой уже совершилось «воплощение Слова» не только в культе, но и в культуре [87] Ср. у свт. Филарета: «Исполнися тысяща лет, отнележе истина Христова и Евангельский дух жизни вниде в слово и писмя словенское, твоим, богомудре Кирилле, служением» (Филарет (Дроздов), свт. Избранные молитвословия. Б/м, б/г. С. 16. [Гимнографическое приложение к: Филарет (Дроздов), свт. Избранные труды. Письма. Воспоминания. М., 2003.] , не могла вновь просто замкнуть себя в современном ей, немощном и многое растерявшем греческом мире: это было бы для нее шагом назад, отступлением от себя, отказом от собственной истории, культуры и назначения. И в этом тоже была обреченность русского грекофильства XVII века.

Конечно, Петр вряд ли сознавал это, и если не послушался Досифея, то просто потому, что великороссы, давшие ряд самовластных патриархов второй половины XVII столетия, казались ему опасней. Кроме того, можно думать, что последней каплей здесь явилось известное послание патриарха Адриана о брадобритии, в котором тот твердо выказал себя как защитник старины [88] См.: Скворцов Г. Патриарх Адриан: Его жизнь и труды в связи с состоянием Русской Церкви в последние десятилетия XVII века // Православный собеседник. 1913. № 6. С. 982–985. . А старина с ее стрелецкими бунтами была Петру страшнее, чем личные притязания того или иного иерарха [89] «Стрельцы одним из главных мотивов бунта против Петра в 1698 г. выставляли уничтожение обряда Ваий» (Скворцов Г. Патриарх Адриан: Его жизнь и труды в связи с состоянием Русской Церкви в последние десятилетия XVII века // Православный собеседник. 1912. № 4. С. 544), в котором Царь вел под уздцы осла патриарха, что и выражало конкретно идею превосходства духовной власти над светской. . Судя по всему, внутренний поворот совершился в Петре во время заграничного путешествия 1697–1698 годов: от поддержки грекофильских проектов XVII века с их надеждами на объединение Востока под скипетром московского царя он обращается к ориентации на тесные связи с Западом [90] «До путешествия Петра за границу в 1697–1698 гг. в программах царя и патриарха было даже одно общее место, которое могло подавать Адриану надежду на обращение Петра, временно увлекшегося немецкой слободой. И Петру, и Адриану осталась в наследство от предшественников мечта об изгнании турок с Балканского полуострова и освобождения восточных христиан от мусульманского ига» (Православный собеседник. 1912. № 4. С. 548). И далее: «Петр, ознакомившись с силами западноевропейских государств и их действительными целями в борьбе с турками и убедившись в неосуществимости надежды заменить полумесяц крестом на берегах Босфора, возвратился из-за границы с иным проектом – повернуть лицо Руси с юга на северо-запад, вошел в прибалтийскую коалицию против Швеции с тем, чтобы пробиться к новому чужому морю и подчинить Русь культурному немецкому влиянию» (Там же. С. 553). (кажется, сперва он даже готов был примириться с папой в целях заключения династического брака с представительницей одного из королевских домов Европы [91] «Если верить ему [герцогу Сен-Симону в его мемуарах], то в развитии Петра Великого именно в эпоху его пребывания за границей был период религиозного индифферентизма, когда он из политических видов готов был признать папу на условиях Галликанской церкви» (Самарин Ю. Ф. Сочинения. Т. V. М., 1880. С. 250 – примеч.). и только потом уже решил опереться на протестантский мир) и с надеждой смотрит на ближайший источник западной учености – Киев. Так были призваны на Москву святитель Димитрий Ростовский, митрополит Стефан Яворский, архиепископ Феофилакт Лопатинский, архиепископ Феофан Прокопович и другие. На первых порах все они поддерживали царя, быть может и по общей с ним нелюбви к московским патриархам в том числе. Для этой нелюбви, правда, были разные основания.

Не претендуя на звание Третьего Рима, то есть центра государственной жизни по преимуществу, Киев не желал уступать Москве в духовном значении и был не прочь зваться Вторым Иерусалимом [92] См.: Stupperich Robert. Kiev – das zweite Jerusalem // Zeitschrift fiir slavische Philologie. XII (1935). S. 332–354. , сохраняя тем самым верность древнерусской («библейской») традиции, а кроме того, чувствовал себя на переднем крае борьбы с унией. Неудовлетворенная греками, Москва вынуждена была прибегать к киевской учености, и когда потом пыталась обвинить ее же в «латиномудрии», то вызывала тем понятную обиду малороссов. Не без горечи замечали они, что сделали для защиты православия гораздо более, чем московские богословы. И это действительно было так в вопросах традиционной полемики с униатами, например в вопросе об похождении Святого Духа. Однако и сама уния стала возможной в том числе потому, что большинство догматических положений было общим у православных и католиков, и нельзя не признать известной правоты за Сильвестром Медведевым, не без иронии вопрошавшим: можно ли православным веровать в Сына Божия, если в Него веруют католики? [93] См.: Прозоровский А. Сильвестр Медведев (его жизнь и деятельность) М., 1896. С. 506. Мысль о тотальной противоположности восточной и западной традиций не казалась очевидной в Киеве, а если вспомнить, что тогдашние греки, как уже говорилось, зачастую подавали подчас справедливый повод к упрекам, то можно понять, почему мнение Москвы было не указом для киевских ученых [94] После унии 1596 года в Малороссии отношения с греками становятся, с одной стороны, более тесными, по естественной потребности братств за слабостью собственной иерархии опереться на греческую, с другой – со стороны униатов раздается резкая критика в адрес отступивших от отеческих преданий и «отуречившихся» греков. Кальвинистские пристрастия известного патриарха Кирилла Лукариса делали эту критику тем более правдоподобной: «В этом отношении характерен ответ Ипатия Потея, второго униатского митрополита и одного из главных устроителей Унии, в письме к александрийскому патриарху Мелетию Пигасу… “В Александрии вместо Афанасия теперь Кальвин, в Константинополе Лютер, и в Иерусалиме Цвингли”» (Флоровский L, прот. Пути русского богословия. С. 40–41). .