Алексей Каплер - Киноповести

— Да… да. Так точно, все ясно.

— Ваше происхождение и воспитание дают мне право рассчитывать на вас, Кирилл Николаевич. Я знаю, вы человек чести. Положение катастрофическое. Волынский полк изменил государю и перешел на сторону бунтовщиков. Россия на краю пропасти. Если наши солдаты проявят колебание, у нас нет иного выхода… С богом, идите, дорогой, идите…

Откозыряв, Кирилл выходит от командира полка.

В коридоре он сталкивается с капитаном Нащекиным.

— Что с тобой случилось? — спрашивает капитан. — На тебе лица нет.

Кирилл, оглянувшись, шепчет что-то на ухо Сергею Нащекину, и тот вдруг начинает хохотать.

— Перестань, — сердится Кирилл, — что тут смешного, не понимаю.

Они идут к выходу. Сергей берет Кирилла под руку.

— Нет, как хочешь, это смешно. Нашел старик кому дать такое поручение…

— Тише… — Кирилл испуганно оглядывается.

— …социалисту-революционеру, будущему вождю народа! — насмешливо говорит Сергей.

— Тише, тише…

— Становись! — слышится команда во дворе.

Во всю ширину улицы, от дома до дома, движется демонстрация. Красные знамена бьются на ветру. Навстречу снегу и ветру наклоняют демонстранты плакаты, с трудом удерживая их за древки: «Хлеба!», «Хлеба!», «Хлеба!», «Земля и воля!», «Долой самодержавие!», «Долой немку!», «Долой кровопийцу царя!», «Алису к Распутину!», «Долой войну!» — и снова «Хлеба!», «Хлеба!», «Хлеба!»

В море барашковых шапок мелькают котелки, картузы, шляпы, студенческие фуражки, темные платки женщин.

Женщины изможденные, худые. В первом ряду семенит курносая курсистка — маленькая, неловкая. Узкая юбка мешает ей идти в ногу. По бокам широко шагают мальчишки, стараясь не отстать от демонстрации. Демонстранты поют «Марсельезу»…

Длинной серой змеей выползает из ворот казармы колонна солдат. Офицеры разводят их на «исходные позиции», перегораживая улицу.

Демонстрация останавливается. Смолкают поющие. Тишина.

Раздается дробный цокот подков — на горячем, часто перебирающем ногами жеребце выезжает полковник.

Разделенные «ничейным» пространством — булыжником площади — стоят друг против друга рабочие и солдаты. Напряженно застыли и солдаты в строю, и офицеры, и демонстранты.

Г о л о с г е н е р а л а. Наискосок от нашей казармы помещалась большая швейная мастерская «Русалка». Работало там этих «русалок» душ пятьдесят.

…Над входом в подвал вывеска: голая, грудастая баба с зеленым чешуйчатым хвостом строчит на швейной машине. Из подвала выходят женщины.

Мастерская оказалась на «ничейной» земле, и швеи останавливаются, увидев застывшую толпу рабочих с одной стороны и застывший строй солдат — с другой.

Г о л о с г е н е р а л а. С «русалками» у нас давно завязалось знакомство. Мы всех их знали, а особенно одну — была у них отчаянная бабенка, грубиянка и известная скандалистка Нюшка Никитина…

…Нюша стоит среди женщин. Она, видимо, работала и выскочила, едва успев одеться. Привычным профессиональным движением закалывает она иголку в жакет и заматывает вокруг нее нитку.

…Полковник незаметно оглядывается. Позади солдатских колонн установлены пулеметы. Кирилл Бороздин застыл на черном коне.

Полковник поворачивается к толпе, и тишина разрывается его хриплым, громким голосом:

— Господа! Предлагаю! Разойтись! Прекратить! Беспорядки!

Он выбрасывает одно за другим отдельные, обрубленные слова, и они летят над замолкнувшей площадью.

— Имею! Приказание! Стрелять! Но! Хочу! Избежать! Кровопролития! Предлагаю! Расходиться!

И вдруг из толпы навстречу солдатам летит истошный крик:

— Товарищи солдаты!..

На возвышение, невесть откуда взявшееся, взлетает молодой парень.

— Товарищи солдаты! — кричит он. — В кого будете стрелять? Народ требует хлеба! Буржуи нажирают толстые рожи, царь лакомится колбасой с шампанским, а мы голодаем…

В другом месте поднимается над толпой рабочий в барашковой шапке:

— Братья солдаты! Мы знаем, как вы томитесь голодные в сырых окопах и проливаете кровь. За кого? За кого, я вас спрошу! За министров-изменников? За распутинскую шлюху — за царицу?.. За кровопийцев царского режима?..

…Полковник побледнел, рука его тянется к кобуре.

Жеребец перебирает ногами.

Петренко, худощавый солдат с непомерно длинными руками и ногами, незаметно выходит из строя и продвигается позади солдатских рядов. Наклоняясь к солдатским затылкам, он негромко говорит:

— Вы, ребята, думайте, думайте, ребята. В кого стрелять? В братьев наших да отцов? Думайте головой, ребята…

Стоит в строю Семен. И мы слышим:

Г о л о с г е н е р а л а. Стою я сам не свой. Что, думаю, делать? Стрелять — погиб и не стрелять — погиб. Не хотелось мне ни за что лезть в политику. Стрельну, думаю, в крайнем случае, в воздух…

…На площадь доносятся какие-то частые тревожные звуки.

Все поворачивают головы.

Звуки все ближе, все громче и беспокойнее.

— Жандармы! — кричит в ужасе женщина. — Жандармы!

Грохот подков превращается в дисгармоническую музыку. В ней слышится лязг железа, свист, крики отчаяния, трагическое звучание смерти.

Из-за угла вылетают на площадь конные жандармы.

Впереди с обнаженной саблей в поднятой руке — жандармский ротмистр.

Толпа шарахается в сторону. Жандармы с ходу врезаются в нее, хлещут людей нагайками, давят лошадьми.

Ротмистр с размаху опускает саблю на женщину с красным флагом… Дрогнул флаг. Падает. Падает женщина под ноги лошади.

…Полковник, холодно отрубая слова, подает команду.

Офицеры повторяют ее.

Солдаты вскидывают винтовки.

Работница с рассеченным нагайкой лицом идет прямо на солдат, разрывая на груди одежду.

— Стреляйте, — кричит она. — Стреляйте в народ, подлецы! Стреляйте, а то жандармы одни не справятся…

…Нюша подталкивает в бок подружку Фросю — курносую, с глупым лицом девку.

— Интересно, ей-богу, интересно! Вот сейчас тут пойдет заваруха.

— Интересно ей, корове, — зло говорит Прасковья, мужеподобная грубая швея. — Тут людей убивают, а ей, видишь, интересно…

— Ну и что? Люблю, когда дерутся.

— Лучше бы удержала проклятых коблов — ты у них свой человек, каждый вечер гуляете.

— А тебе завидно!..

— Огонь! — командует полковник.

Вдруг Прасковья бросается вперед, опережает женщину, идущую на солдатские штыки.

— Стойте! — кричит она. — Не стреляйте!..

— Огонь! Огонь!

Вслед за Прасковьей бегут к солдатам другие швеи. Они хватают руками штыки, стволы винтовок.

И только Нюша и Фрося остаются на месте. Нюша хохочет, глядя на своих товарок.

— Умора, ей-богу, умора. Швейки в политику ударились.

Чернобородый пожилой солдат, выбежав из строя, поворачивается к солдатам: