Алексей Каплер - Киноповести

Руки — нервные, худые — судорожно вцепились в тюремную решетку. На запястьях кандалы. Отойдя чуть дальше, мы видим прильнувшего к решетке арестанта — Николая Игнатьева.

С огромным напряжением всматривается он вдаль, стараясь определить источник странного шума.

Закованные в кандалы арестанты сбились за спиной Игнатьева.

— Что это? Что там такое?

— Тише…

— Тише, товарищи…

У арестантов изможденные, обросшие бородами лица. Все объединены общей тревогой, волнением, предчувствием.

— «Марсельеза»! Поют «Марсельезу»! — вскрикивает черноволосый юноша с фанатически горящими глазами.

— Тише…

— Почудилось…

И вдруг с противоположной стороны, из-за двери, из тюремного коридора доносится восторженный крик:

— Революция! Товарищи! Революция!

Все в камере бросаются от окна к двери.

— Ура-а-а!..

— Бей тюрьму!.. — доносится из коридора, и вслед за тем раздается оглушительный грохот.

Игнатьев хватает стол и, как тараном, ударяет им в дверь. Арестанты срывают с места железные койки, табуретки и бьют ими в дверь камеры. Халаты, как темные крылья, развеваются за их спинами. Гремит тюрьма. Крики «ура-а-а-а!», грохот, чей-то истерический смех.

В ворота тюрьмы вламывается с улицы толпа и, вихрясь, заполняет тюремный двор. Двор чернеет от людей.

Дрожащими руками надзиратели отпирают замки, люди заполняют коридоры.

Насмерть перепуганный старик надзиратель никак не может попасть большим тюремным ключом в замочную скважину. А в дверь изнутри колотят с бешеной силой. В коридоре солдаты торопят, ругают надзирателя.

Все мимо и мимо проскакивает ключ. Наконец Семен отталкивает надзирателя в сторону и сам отпирает замок. Он распахивает настежь тяжелую железную дверь и попадает в объятия Игнатьева.

Арестанты вырываются из камеры. Их обнимают, целуют. Игнатьев говорит Семену, прижимая его к себе:

— Брат мой, брат… браток…

Там, где не успевают открыть камеры, где надзиратели, опасаясь расправы, убегают, народ разламывает тяжелые тюремные двери и освобождает арестантов.

Крики, объятия, слезы. Кое-кто пытается тут же сбить кандалы, другие выходят из тюрьмы как были — в арестантских халатах, грохоча железными цепями.

— Товарищи, здесь уголовные! — кричит кто-то. Но двери камер уже открыты, и уголовники выбегают, смешиваясь с толпой. Неторопливо выходит Филька Косой — вор в лихо заломленном картузе.

Игнатьев останавливается в коридоре возле тюремного врача — щуплого человечка, у которого на самом кончике носа чудом держится пенсне в серебряной оправе.

— Хочу сказать вам на прощанье, доктор, — вы порядочный человек! А это исключительная редкость в здешних подлых местах.

— Спасибо.

Доктор пожимает руку Игнатьева. При этом звякают кандалы.

— Вы не поверите, — говорит доктор, — как я взволнован. Ведь и я мечтал в молодые годы о революции, даже ходил на сходки, до некоторой степени примыкал, так сказать… Э, да что там… Вы, голубчик, не забывайте о своем сердце. Если хотите жить — покой, диета и еще раз покой. Никаких волнений. А лучше всего уезжайте-ка в деревню… Ну…

…Все больше арестантов выходит из тюрьмы. Их встречают восторженными криками, поднимают на руки, несут к воротам. А там встречают их стоящие на улице.

Николая качают, подбрасывают. Арестантский халат распахнулся, открыв истощенное тело. Ручные кандалы тяжелой цепью соединены с ножными.

— Пустите, черти, убьете человека… вон он какой слабенький!

Наконец Николая опускают на землю.

— Здравствуй, Пал Иваныч… — говорит он стоящему рядом пожилому рабочему.

Павел Иванович поворачивается и с удивлением смотрит на незнакомого, обросшего бородой арестанта.

— А… и Силыч тут… — обращается Николай к соседу Павла Ивановича, толстяку огромного роста. — Привет великому городошнику!

— Позвольте, а вы меня, собственно говоря, откуда знаете?

Силыч с высоты своего роста подозрительно рассматривает Николая.

— Быть не может… — вглядываясь в Николая, бормочет Павел Иванович. — Неужто… да нет…

— Я самый, Пал Иваныч, не сомневайтесь.

— Колька?!! Колька…

Старик бросается к Николаю, обнимает его.

— Колюшка… родной…

Теперь и Силыч и все окружившие их рабочие кинулись к Николаю.

Мгновенно образовалась толпа.

— Колька Игнатьев!

— Не может быть!

— Товарищи, давайте сюда! Игнатьев Колька нашелся!

Бегут со всех сторон заводские ребята. Каждому хочется увидеть пропавшего друга, обнять его.

— Что там случилось?

— Вольфовцы своего нашли…

— Это большевик, что ли? Из тридцать второй камеры?

— Ну да, Игнатьев.

Кипит народ вокруг Николая.

— Какой стал…

Павел Иванович снимает с себя полушубок и набрасывает его на плечи Николая.

— Досталось тебе, видать, сильно…

— Коленька, без гармошки твоей соскучились…

— За четыре года стариком стал…

— Товарищ Игнатьев! — кричит арестант из окна тюрьмы. — Продовольственный склад громят. Что делать?

— Поставь охрану и раздавай всем поровну, — отвечает Николай и обращается к окружающим его рабочим: — Пойдемте, товарищи, откроем больничный корпус.

Он идет через тюремный двор, не сомневаясь, что другие последуют за ним.

— Какой серьезный стал… — уважительно шепчет Силыч соседу, — в большого партийного, видать, вырос…

— Где же это он набрался?

— «Где»… «где»… известно где — в здешнем университете.

— Ну, товарищи, — нетерпеливо обращается Николай к рабочим, идущим рядом. — Рассказывайте же… где Сараев?

— В Сибири.

— Значит, правда… а Саня?

— Удалось бежать. Говорили, в Женеве, у Ленина. Карла Ивановича, подлюгу, помнишь? Вчера вывезли с завода на тачке.

— Организация на заводе есть?

— Действует.

Откуда-то через головы людей передают гармонику.

— Колюша, тряхни стариной!

Николай смеется, показывает руки в кандалах.

— Ах ты, господи… что ж ото мы… Айда в кузню…

— Ладно, только больных выпустим.

— Коля! Друг! Где он?

Сквозь толпу пробивается долговязый солдат Петренко.

Обнявшись, они стоят несколько мгновений молча, прижимаясь друг к другу.

— Тебя что ж это — давно с завода забрали?

— Два года. Отсидел в Крестах, потом забрили.

— Пулеметчик?

— Да. И, знаешь, я теперь тоже стал старый большевик!

— Правда?

— Уже четыре месяца в партии.

— Ого!

Они подошли к больничному корпусу тюрьмы.

— Ломайте двери!

Рабочие налегают на тяжелую дверь.

…В тюремную канцелярию входит старик — один из освобожденных арестантов.

Здесь все перевернуто — столы валяются кверху ножками, шкафы разбиты. Два солдата выбрасывают в открытое окно ворохи бумаг — тюремные дела.