Андрей Поздеев - Операция «Артефакт»

Лавр шёл на поправку быстро. Уже через неделю от его подагры и следа не осталось, а к концу второй недели прошёл артрит. Тяжелей дело обстояло с лечением кожных заболеваний и зрения, но с Божьей помощью и молитвами болезни отступали, и вскоре мой подопечный смог самостоятельно прочитать несколько строк из газет.

Не обошлось и без курьёза. Однажды мы так увлеклись нашим лечением, что не заметили в ближайших кустах отдыхающих паломников, которые уже добрых два часа наблюдали за нами. В конце концов одна бабка не выдержала, бросилась к нам на поляну и пала ниц у меня в ногах. Через минуту её примеру последовали другие, и вскоре передо мной выстроилась целая группа людей, просящих у меня излечения. А тут ещё и Лавр начал меня подначивать, что, мол, это грех большой, отказывать в помощи больным и страждущим. Деваться мне было некуда, и в течение оставшегося дня я занимался их лечением. И ты знаешь, на душе у меня в тот момент было так светло и тепло, будто бы я воочию выполнял наказ бабки Марьи: «Людей лечить – добро творить».

Но этот мой необдуманный поступок вызвал среди верующих большой резонанс, слухи про чудо-деда разлетелись по городу. Да и хозяйка наша разнесла на всю округу, что её постоялец прозрел. В общем, чувствую, что уезжать нам надо. Глянул на отрывной календарь, а там число стоит 15 июля 1965 года, вот тогда-то до меня и дошло, что означала эта дата. Схватил я тогда Лавра за руки, а меня как шандарахнет от него разрядом, что я еле на ногах устоял. И увидел я в тот миг всю нашу последующую жизнь и то, что Господь посылает нам такие суровые испытания, от которых у меня голова кругом пошла. Упал я тогда на колени и пополз к образам прощение у Господа вымаливать. После молитвы рассказал Лавру всё как на духу, что, мол, так-то и так, дорога предстоит нам в края дальние, дикие и таёжные, и вижу его я там совершенно беспомощным и больным. Надо полагать, что следующая картина наших «приключений» откроется мне только после того, как свершатся вышеуказанные события. Лавр выслушал «приговор» молча, ничего не сказал, ни слова. Только всю ночь перед отъездом из Козельска он простоял перед образами в молитве, а утром мы тихонечко и незаметно покинули наш приют и отправились в Москву.

В Москве мы пробыли только один день и тем же вечером выехали с Казанского вокзала в направлении Воркуты. По железной дороге мы доехали до станции Микунь, а там на перекладных добрались до посёлка Усогорск, расположенного в ста шестидесяти километрах севернее Микуни. Не буду рассказывать обо всех перипетиях нашей поездки, но в Усогорск мы прибыли только в середине августа. На вопросы попутчиков мы отвечали, что едем навестить могилы детей, погибших в лагерях, после чего к нам с вопросами больше не приставали…

Здесь Архип на минуту замолчал, словно что-то вспомнил из событий тех далёких дней, потом вопросительно посмотрел мне в глаза, словно оценивая, можно ли об этом говорить, и продолжил:

– Помнишь, ты рассказывал мне, что направление движения на Карпиху ты определял по своему внутреннему компасу? Так вот, в нашей ситуации всё было аналогично. Только это направление чувствовал не я, а Лавр. Я прикасался к его рукам и в тот же миг узнавал, куда нам надо идти. Это было столь необычно, что я по нескольку раз на день перепроверял эти данные.

А направление это совпадало с веткой ведомственной железной дороги, уходящей прямой линией в непроглядные дали северной тайги. И хотя все паровозы на этом участке были лагерные, отдельные сердобольные вольнонаёмные машинисты брали на себя грех и в нарушение установленных правил разрешали двум старикам подсесть на подножку и проехать вместе с ними несколько километров, что в значительной мере облегчало наше продвижение.

Лагеря скоро закончились, и мы оказались на последнем разъезде, от которого дальше в лес уходила старая заброшенная узкоколейка. Вот по ней мы и пошли. И чем дальше мы углублялись в лес, тем плачевнее становилось её состояние. Пути заросли кустарником, шпалы прогнили, а несколько небольших мостов обвалились в протекающие под ними реки. Иногда то слева, то справа, попадались заброшенные лагеря с полуразвалившимися бараками без окон и дверей, с покосившимися смотровыми вышками, но вскоре, и они закончились. И вот однажды вечером мы подошли к железнодорожной насыпи, у которой узкоколейка закончилась. Помню, в тот день с самого утра накрапывал мелкий дождь, а к вечеру небо заволокло тяжёлыми свинцовыми тучами, и стали слышны громовые раскаты, предвещающие скорую грозу. В сгущающихся сумерках мы попытались найти укрытие от непогоды, но все наши попытки были тщетны. Слева от насыпи начиналось непролазное болото, а с правой стороны рос девственный лиственный лес, который ничем не мог защитить нас от непогоды. Перспектива провести ночь под открытым небом и дождём ни у меня, ни у Лавра энтузиазма не вызвала, и мы, не сговариваясь, продолжили свой путь в надежде найти хоть какое-то укрытие. Когда же сумерки сгустились на столько, что стало не видно впереди идущего человека, в свете очередной вспышки молнии мы увидели впереди себя забор из колючей проволоки. Продвигаясь вдоль него, мы вышли к воротам, за которыми в отблесках усиливающейся грозы просматривалась территория лагеря. В отличие от виденных нами ранее сгнивших и развалившихся лагерей, этот лагерь не был похож на них. Столбы, вышки, колючая проволока, всё выглядело новым, как будто только вчера построенным. Ворота открылись легко и плавно, без скрипа, словно их недавно смазывали, и мы неуверенно ступили на территорию спецучреждения. Дождь усилился, и, не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, мы с Лавром засеменили к ближайшему бревенчатому бараку. Дверь была не заперта, и в свете вспышки молнии мы увидели внутри дверного проёма пустые ряды двухъярусных нар, уходящих в темноту барака.

– Есть кто живой? – крикнул я в темноту, но мой голос отозвался гулким эхом в пустом помещении.

Лавр зажёг спичку. В свете её дрожащего пламени мы увидели в двух шагах от себя стол дневального по бараку, на котором стояла керосиновая лампа.

– Странно всё это, – проговорил я, оглядываясь по сторонам, – такое впечатление, что люди ушли отсюда только вчера.

– Ерунда, – отмахнулся Берия, зажигая фитиль светильника. – Если начальник был нормальный, то он и лагерь оставил после себя в нормальном состоянии, а не так, как другие «козлы». Вот здесь чувствуется рука хозяина, даже мебель не позволил разворовать. Молодец!

– Я говорю не о порядке, я говорю о том, что это какой-то странный лагерь. Кто его мог тут построить, если по этой узкоколейке уже много лет никто не ходил и не ездил? А строить его должна была не одна бригада и не один день, где весь народ? Вон, посмотри, брёвна на стенах будто вчера обструганы, даже смола ещё не высохла, – и я ткнул пальцем в ближайшее от меня бревно.