Гарет Пауэлл - Арсенал ножей

— Название этого спасательного судна известно? — спросила я, вспомнив то, на борту которого возвращалась из Галереи.

Медведь скрипнул зубами.

«Злая Собака».

— «Злая Собака»?

«Подтверждаю».

Я выдохнула, задумавшись на миг, не кинуться ли мне вниз головой на круглое дно камеры.

— Ну конечно…

Я не желала себе смерти, просто хотела скрыться от этого безумия. Мне нужна была передышка. Время, чтобы осмыслить происходящее вокруг и примириться с необходимостью трудов, которые взял на себя Кинжальный флот.

Медведю пауза не понадобилась.

«Присутствие этого судна создаст проблемы?»

Мне вспомнились капитан Констанц и ее экипаж. В каком-то смысле они спасли мне жизнь, но знала я их всего несколько дней. Неплохо было бы встретиться снова, но это желание не было нагружено эмоциями.

— Никаких проблем.

Медведь вздернул губу, обнажив желтоватые клыки. Из бархатных подушечек лап выдвинулись когти.

«Значит, ты не возражаешь против ее уничтожения?»

— Что? — Я шарахнулась и сверкнула на него глазами. — Я думала, вы преклоняетесь перед «Злой Собакой». Не она ли дала вам миссию?

«Этот корабль дал нам цель, когда мы в ней нуждались. Определил направление движения. Но миссия наша всегда одна. Защищать жизнь. Гасить конфликты. Стеречь появление хищников из тумана. „Злая Собака“ участвовала в кровопролитии. Она выказала раскаяние. Но она осталась орудием войны. А такие вещи нельзя доверять людям».

За сутки с тех пор, как мы забились в узкий технический туннель, нервы у меня сильно сдали. Несколько минут я пробыл в зыбком забытьи, но и в отрывочных снах видел наших погибших — Вито, Чета, Янсена, Монка и Келли. За день с небольшим я потерял пятерых друзей. Они умерли грязной, мучительной смертью, потому что поставили жизнь на удачу Джонни Шульца и его отчаянную, дурацкую затею сорвать легкий куш.

После гибели Келли мы растерялись. Из всех нас только у нее был боевой опыт. Без нее мы превратились в перепуганных, обвешанных винтовками штатских, пытающихся позаботиться о ребенке со странностями в недрах древнего нечеловеческого корабля, зараженного опасными гигантскими членистоногими.

Эйб Сантос молча, сжав зубы, терпел боль в ноге. Джил Дальтон снова и снова перебирал свои медицинские запасы и покачивал головой, обнаружив недостачи. А бухгалтер Генри Бернард, похоже, так далеко оторвался от зоны комфорта, что забыл дорогу обратно. Мне подумалось, что, даже если мы выберемся из передряги целыми, часть его души навсегда останется в этих темных переходах, спасаясь от щелкающих клешнями кошмаров. Одна только Рили Эддисон с виду не теряла связи с действительностью и не забывала о тех, кто рядом.

Поймав мой взгляд, она, мотнув головой, откинула каштановую прядь и спросила:

— Ты как?

Блики от луча фонарика играли на золотой серьге в ее правой брови. Алюминиевый ошейник скафандра скрывал нижнюю часть лица.

— Не лучший мой день.

— Как и у всех.

Она пересела ко мне, спиной прислонилась к стене коридора, а ногами уперлась в другую.

— Но если серьезно, — понизив голос, продолжала Рили, — ты наш капитан. Здесь все представления не имеют, что делать. Ты должен вспомнить, что ты мужчина и командир, иначе нам не выбраться.

— Мое командование нас сюда и завело.

— Значит, ты и обязан нас вытащить.

Я потупил глаза:

— Не уверен, что знаю как.

— Разбирайся с проблемами по очереди. — Она постучала пальцем по лампе подвешенного на поясе шлема. — Скажем, фонарь. Надолго ли хватит батареек? У Генри почти села, значит и у остальных немного осталось.

— То есть нам надо найти какое-нибудь освещение?

— Да, или сидеть в темноте.

От этой мысли меня пробрала дрожь. Сразу вспомнилась Келли, лежавшая там во мраке.

— Сомневаюсь, смогу ли я.

Ее лицо смягчилось. Она положила ладонь мне на плечо.

— Мы знаем, в каких переделках ты побывал. Все слышали рассказы. Если кто нас и вытащит, так только Счастливчик Джонни Шульц, — улыбнулась Рили. — Может, тебе стоит спросить себя, что бы сделал на твоем месте Счастливчик Джонни?

Действительно, что? Если прошлый опыт что-то значит, Счастливчик Джонни так или иначе выпутается. Выкарабкается из переделки, чтобы потом приписать случайную удачу своему легендарному везению. Но сказать это вслух я не мог. Не здесь и не сейчас. Сейчас кто-то должен был выйти вперед и решиться отдать приказ: двигаться и держаться вместе, командой.

Мальчишкой я был неуклюжим, робким, неотесанным. Я рос в городке возле захудалого речного порта. Там редкий день не было тумана, сквозь который адской желтизной просвечивали портовые фонари. А если не туман, так дождь и соленый ветер с мутной серой дельты, холодный и жесткий, как ржавая колючая проволока.

Рэкхемский Причал был глухой дырой, попадали туда чаще всего мимоходом, направляясь в другие места. Задерживались и оставались заблудшие и отчаявшиеся, кому было все равно. Одни искали себе беды, другие от нее прятались.

Я рос в одной из рыбачьих хижин, стоявших на берегу. В прилив свет из окна нашей большой комнаты падал на мутную речную воду. В дождь огни домов за рекой расплывались, размазывались. Я всегда сидел у окна, дожидаясь отца, высматривал в темноте огоньки его лодки под щелчки и шорохи рации, связывавшей катерок с землей.

Но однажды отец не вернулся.

Это случилось в ту ночь, когда взорвался «Трудяга». Низкое небо раскалывали молнии. Рокотал гром. Волны накатывали на береговые дамбы, разбивались, доставая брызгами до шлакоблочной стены дома. В минуты затишья я слышал туманные сирены над руслом.

Мать встала со мной у окна.

— Тебе пора спать, — нерешительно сказала она.

Я протер запотевшее стекло. Видел, что она не гонит меня, что я ей нужен рядом.

— Еще немножко, — попросил я, глядя на передвижение фонариков у кромки воды.

Там на илистой мели лежала старая ржавая грузовая баржа «Трудяга», и местные подростки собирались возле нее на сходки. Прятались в трюме, чтобы спокойно выпить и покурить.

Внезапно раздался взрыв. На барже полыхнул протекавший топливный бак. Грохот гулко прокатился по всей улице, и оконное стекло у нас задрожало.

Распахивались двери, люди выскакивали наружу, натягивая пальто поверх пижам. Мать тоже вышла.

С пожаром боролись почти всю ночь. Огонь отрезал ребят в трюме. Проливной дождь и опаляющий жар мешали работе спасателей. А в это время в море тонул мой отец. Буря залила его лодчонку. Люди, столпившиеся вокруг пылающего «Трудяги», не слышали его отчаянных призывов. Слышал только я, сидя у включенной рации, бессильно припав к окну, окаменев от ужаса.

В пятнадцать лет я сбежал от оставшейся с той ночи боли. Запер за собой прошлое, чтобы оно меня не догнало, и устроился на грузовик, таскавшийся от планеты к планете. Я впервые испробовал на вкус высшие измерения. Обзавелся татуировками. Лишился девственности в чулане зачуханной кафешки на холодной планете, названия которой, кажется, и не знал никогда.