Борис Конофальский - Аэропорт

А бой разгорается, и теперь, кажется, китайцы притихли. Их миномёты и артиллерия молчат, а миномёты русских работают, не переставая.

И тут начала оживать первая линия окопов НОАК. Видно, передовые части атакующих подошли на эффективный винтовочный выстрел. И огонь был плотный. Ответного стрелкового огня нет.

Саблин знал, почему это бессмысленно, китайцы в окопах в полный рост за брустверами, за мешками с песком стреляют с удобством, стреляют, как следует прицелившись. А ты лежишь на камнях или каменистом грунте. Там даже не окопаться. Встать и рвануть вперёд не можешь, пред тобой, скорее всего, мины. Лежишь и, укрывшись щитом, ждёшь, когда тебе откроют проход в минах и когда миномёты обработают первую линию окопов. Лежишь и ждёшь, пули бьют рядом, ты лежишь и ждёшь, пули бьют в щит, а ты лежишь и ждёшь. Все, что ты можешь сделать — это тоже выстрелить, только вокруг тебя поднята пыль, ты не видишь дальше десяти метров, пыль, конечно, и тебя немного скрывает, но она скрывает и твоего противника. Совсем скрывает. Тебя немного, его совсем. Саблин лежал вот так же, как лежат там сейчас ребята на подъёме. Он понимал, как там сейчас. Ждал и ждал, пока минёры не взорвут проходы в минных полях. А потом поднимался в атаку.

В эту секунду в наушниках зазвучал голос Саши Каштенкова, первого номера пулемётного расчёта:

— Господа-товарищи, дозвольте начать!

И тут же тяжёлый и глубокий звук наполнил воздух:

Пам-м-бам-бам…

Застучал пулемёт и тяжёлые двенадцатимиллиметровые пули понеслись к своей цели.

Всё, вот теперь и они начали бой. Теперь они уже засветились и в эфире, и обозначились огнём. Теперь китайцы точно знают, что не выжгли их ракетой с ТББ.

Аким скатился от края обрыва, пошёл подальше от пулемёта. Уж больно опасно находиться рядом с ним. Пошёл к своему окопчику, залез в него, высунул голову. Не новобранец, чего ему там смотреть, но он всегда хотел понимать, что происходит. Может, придётся вылезать из оврага и идти вперёд. Надо знать, куда идти, где залечь, где пробежать. Главное, точно выясинить, где огневые точки у противника, а может, если получится, и засечь ДЗОТ. Часто пулемётчики и гранатомётчики, ведя бой, начинают бодаться с одной-двумя целями, а общую картину из вида упускают. Пару раз Аким замечал и давал им наводку на цель, которую они сами не замечали. Впрочем, такое случалось не пару раз, а чаще. Это даже взводный в рапорте отмечал.

А черная предрассветная даль засверкала далёкими выстрелами.

До окопов противника пятьсот-шестьсот метров. Да ещё пыль всё накрывала, но пулемётчик знал, что делал. Пыль, ночь для него это всего лишь помехи. Он накрывал вспыхивающие в ночи точки, места, откуда вёлся огонь. И пулемётчику не нужно было попадать во врага или убивать его. Важно было напугать его. Напугать до полусмерти страшными, огромными пулями, что разрывают в пыль мешки с песком на бруствере и раскалывают большие камни. Чтобы солдат НОАК спрятался в окопе, закопался в землю, затих и больше не стрелял в того парня, казака или солдата, что сейчас поднимается и короткими перебежками метр за метром пойдёт вверх по склону, на огонь и пули, к каменной гряде. А когда дойдёт, он (на гранатах) одну за другой будет брать линии обороны, прыгая в темноту, в окопы к врагу. И чтобы дать нашим парням дойти до врага живыми, первый номер пулемётного расчёт Александр Каштенков будет бить и бить по позициям противника до тех пор, пока его огонь будет нужен или пока его не убьют.

Пулемёт стучит не переставая. Аким «выкручивая» камеры до упора всматривается в ту сторону, куда летят пули. Но, почти, ничего не видит, пыль, темнота. Камеры на его шлеме ни в какое сравнение не идут с той камерой, что стоит на пулемёте. А вот у снайпера камера на винтовке не хуже:

— Саня, — говорит Пётр Чагылысов, снайпер взвода, — правее сорок, ноль семь- ноль девять. Высовывается, стреляет.

— Ага. Вижу, — отзывается пулемётчик, — спасибо, Петя.

Снова стучит короткими очередями пулемёт.

Солдаты и казаки, что идут по склону, всё ближе подходят к позициям противника. А противник огонь ведёт вяло. Выжидают китайцы. И это плохо. Ни пулемёты, ни дзоты не показывают, подпускают на смертоносную дистанцию, с которой будут сметать наступающих плотным огнём, не позволяя себя быстро подавить.

Саблин как чувствовал это. Уж слишком хорошо шли русские по подъёму. Мин нет, артиллерия молчит, стрелкового огня мало.

Тут взводный и говорит:

— Радиограмма. Поставлена новая задача: Провести разведку боем. Обозначить движение от нас на юго-запад, триста метров до первой траншеи противника. Хлопцы, штурмовые, ваше дело.

То, что это их дело, Саблин знал уже после первого слова прапорщика. Да, это их дело. Он скатился со стены обрыва, откуда наблюдал за боем, и пошёл к взводному. Почти побежал.

Около Михеенко уже собрались все бойцы штурмовой группы.

Старший группы урядник Коровин. Когда Саблин пришёл во взвод, у Коровина усы были уже почти седые. Володька Карачевский, непонятно как, со своими ста семидесятью сантиметрами, попавший в штурмовики. Когда он шёл впереди, закинув за спину щит, идущему сзади его шлема видно не было. Ноги идут и щит.

И ещё Лёха Ерёменко, почти ровесник Акима, немного суетной, но хороший товарищ и неплохой боец. Вот и вся группа, четверо, вместо десяти положенных по боевому расписанию полноценного взвода. Да где теперь найдёшь полноценные взводы, где по штату тридцать человек. Давно нет таких взводов у пластунов. Во всём полку, на восемь сотен, всего чуть больше пятисот человек, это всего, а строевых и того меньше.

— Значит, так, — говорит прапорщик, — триста метров отсюда, первые окопы, хрен его знает, есть кто там или нет. Выходите, идёте, главное, чтобы они обозначились, если проявятся… Как только начнёт пулемёт какой хлестать, сразу откатываетесь в овраг. Если в окопах кто есть, и «стрелковка» будет, Сашка вас подержит пулемётом, а вы опять в овраг уходите. Если нет, то бегите до первых окопов, и зацепитесь там, я сразу вам помощь пошлю. Главное, чтобы они обозначились, понять нужно, сколько их и где у них пулемёты. Задание поняли?

— Так точно, — за всех отвечает Коровин.

— Ну, тогда с Богом, хлопцы. — Говорит прапорщик Михеенко.

Курил, кажется, только что, но теперь нужно покурить ещё раз, обязательно. Обязательно. Он достаёт сигареты, отворачивается ото всех, чтобы не видели, что руки, пальцы подрагивают, и прикуривает. Тот самый неприятный момент, он его больше всего на войне не любит. Минута до начала дела. Всё внутри сжимается, скукоживается. Кажется, что воздуха не хватает. По молодости он ещё и говорить в эту минуту боялся, боялся, что сослуживцы заметят, что голос у него дрожит, или вдруг заикаться начнет. Тоже приятного мало. Тогда он и стал закуривать перед самым делом.