Борис Конофальский - Аэропорт

— Фугас? Осколочный? — Кричит наводчик.

— Пристрелочный, — говорит Аким.

— Пристрелочный, — кричит вниз танкист Алексеич.

Механизм с лязгом загнал в стол снаряд, а за ним и длиннющую гильзу, на станине орудия загорелась зелёная лампочка, даже Саблину её было видно.

— Прицел? — Орёт Вася.

— Азимут восемьдесят, по планшету «тридцать, двенадцать». — Говорит Аким.

— Тридцать, двенадцать, — командует танкист.

Башня чуть дёрнулась и ствол орудия поехал в сторону востока.

— Пристрелочный. Прицел «тридцать, двенадцать» готов, — кричит наводчик.

— Ты, казак, маску закрой и звук скрути, сейчас жахнет, — говорит танкист и сам зажимает «уши» шлемофона руками.

А в коммутаторе Аким опять слышит голос Колышева:

— «Броня», как там дела? Огонь будет? Прицел «тридцать двенадцать» пристрелочный, жду.

И как только он это договорил, из башни танка донеслось:

— Выстрел!

И сразу ста пятидесяти двух миллиметровые орудие танка «жахнуло». Да так, что Аким равновесие потерял, весь танк назад шатнуло, не схватись он за открытый люк, так упал бы.

— «Броня» вижу поподание, отлично, — продолжал Колышев, — корректирую, право шесть, низ два, осколочный давай.

— Право шесть, низ два, осколочный, — прокричал Аким.

— Право шесть, низ два, осколочный, — повторил Алексеич.

— Право шесть, низ два, осколочный, принял, — кричал из башни наводчик.

И механизм заряжания снова с лязгом толкал огромный снаряд в ствол.

— Выстрел!

Прилетел «двухсот десятый», бахнул на двести метров севернее танка. Перелёт.

— Это уже нам, — крикнул танкист, сразу спускаясь в люк.

У таксистов брони нет, комбинезоны, любой осколок даже с двух сотен метров убьёт. Осколки у «чемоданов» знатные. Теперь даже Акиму в его сверхтяжёлом костюме на броне стало неуютно. Он присел, но продолжал кричать команды, которые передавал ему Колышев:

— Право два, ноль, два осколочных.

— Право два, ноль, два осколочных, — громко повторил Алексеевич.

Снова увеличивал обороты генератор в танке, снова лязга механизм заряжания.

— Выстрел!

И снова работает механизм, и снова кричит наводчик:

— Цель прежняя, второй осколочный. Выстрел!

Снова содрогается весь танк.

Наконец, он слышит в наушниках то, что очень хотел услышать.

— «Броня» накрытие, молодцы.

Аким повернул голову на юго-запад, туда, где сейчас должен быть Колышев, и сразу увидел вспышки. Даже через черное марево бурана, он видит вспышки. Один всполох, потом ещё один. Звука, конечно, он не слышит, но он и так знает, что это значит. Это по подсотенному Колышеву бьют миномёты.

«Ничего, он теперь оттуда уйдёт, он пойдёт к доту, туда мины пока не летят». — Думал Саблин, понимая, что совсем не знал этого человека, хотя не один год служил с ним в одной сотне.

Прилетает второй «двухсот десятый». Сто метров восточнее танка.

Звонко лязгнули два осколка о броню. Очень неприятный звук, тяжёлый, видно, что осколочки немаленькие.

— Казак, — орет, не показывая головы из люка Алексеич, — пристреливаются сволочи, нужно позицию менять. Держись.

— Бери на юго-запад, двести метров, там мин нет, мы проверяли, — орёт ему Саблин.

— Принято, — доноситься из башни и люк закрывается.

По броне прошла крупная дрожь, выхлоп с рокотом добавил черноты в буран, и танк тронулся на малых оборотах вперёд.

«Раз, два, три, четыре…. восемь, девять». Девять снарядов он насчитал, девять штук прилетели в то место, где ещё недавно стоял танк. Скорее всего, ни одного прямого попадания не было бы, но весь «навес» на танке осколками бы посекло, и ему самому досталось бы. Большие и тяжёлые куски раскалённого металла долетали даже сюда. Аким спрыгнул с брони и завалился за ближайший небольшой барханчик — так поспокойнее будет, чем на броне.

Но полежать ему не удалось, как только снаряды перестали рваться, так в эфире сова появился Колышев.

— «Броня», «броня», новая цель, азимут шестьдесят два, по планшету семьдесят два — восемнадцать, пристрелочный. Жду.

Если на первую цель потребовалось всего шесть осколочных снарядов, то с бетонным дотом так просто не выходило.

Они били, били фугасами, но после каждого выстрела, приходила новая корректировка:

— Ноль, пять, ноль, ещё фугас.

Выстрел.

— Нет, в бархан, давай: ноль, пять, ноль, пять. Фугас.

Выстрел.

— Нет, не могу понять, ветром, что ли сносит, — злиться Колышев. — «Броня», вы там правильно выставляете прицел? Давай опять: Ноль пять, ноль. Фугас.

Выстрел.

И при этом всё это не нравилось танкистам, они нарушали устав, нарушали грубо, тратили снаряды не назначению, без приказа. Конечно, ни Алексеич, ни наводчик Вася, ничего ему не говорили, но он и без слов чувствовал их настроение. К тому же они рисковали не только наказанием.

Неожиданно прилетел снаряд, бахнул совсем рядом с танком. Метров пятьдесят-шестидесяти. По броне зазвякали осколки.

Но Колышев продолжал корректировать огонь.

— «Броня»! Дай ещё: ноль, пять, ноль, пять. Фугас. Может, заскочет.

— Казак, — орёт наводчик из танка так, что Аким его слышит. — Два фугаса осталось.

— И всё? — Саблин заглядывает к ним в люк. — А что ещё есть?

— Четыре осколочных, два кумулятивно-зажигательных и четыре дымовых. — Отчитался наводчик Вася.

Опять полетели снаряды от китайцев. Успели выстелить ещё два последних фугаса. Уже под плотным огнём вражеской артиллерии, но Колышев всё равно был не доволен.

Чувствуя, что на броне находиться уже опасно, Саблин крикнул:

— Дайте все четыре дымовые по последнему прицелу.

— Четыре дымовые, по последнему прицелу беглым, — прокричал Алексаеич и захлопнул люк.

Аким спрыгнул и побежал прочь от танка, на ходу докладывая подсотенному:

— Боекомплект — весь. Сейчас кинут четыре дымовых и поедут грузиться. Иду к вам.

— Принято, — сухо сказал Колышев.

Он не пробежал и десяти шагов, как шарахнул в пятидесяти метрах «чемодан». И через пару минут ещё один. Тоже недалеко. Саблин упал на землю, подполз к ближайшему низенькому барханчику и замер, ожидая следующих разрывов. А танк тем временем, развернулся на месте и на хорошей скорости полетел на север.

А Аким лежал ещё некоторое время, ожидая очередного взрыва. И слушая, как Колышев посылает сапёров снимать мины.

Пригибая голову к земле, когда в воздухе, злобно урча, пролетали крупные осколки, он лежал и ненавидел Колышева за это его упрямство, за неуступчивость. За то, что сейчас он гонит на мины сапёров, а затем и казакам придётся вставать в атаку. И ему, Акиму Саблину, придётся подниматься под пули в который раз, вместо того, чтобы отойти и перегруппироваться, чтобы с подкреплением и артиллерийской поддержкой снова сюда прийти.