Борис Конофальский - Аэропорт

Разрывов больше не было. Только ветер трепал его пыльник. Он, конечно, мог ещё полежать, он мог опоздать на атаку. Кто бы узнал об этом? Да никто. Но так поступать он не умел. Аким встал и быстрым шагом пошёл к своим.

Вряд ли дымовые снаряды могли сыграть какую-то роль, дым, конечно, иногда помогает, но не в сильный ветер. Даже быстрым шагом он шел минут двадцать пять, но когда уже выходил к исходным позициям, по разговорам в эфире понял, что бой уже закончен, что траншея взята и что Райков взывает медботы.

Он не стал лезть в эфир и что-то спрашивать, только ускорил шаг, хотя и боялся в темноте зайти на неубранные мины.

Внимательно вглядываясь, разглядев в пыли, как навстречу ему что-то движется, подошёл ближе. Это были казаки Чагылысов и Червоненко, они несли раненого.

— Кто? — Спросил Саблин, едва переводя дух от быстрой ходьбы.

— Взводный, — бросил на ходу Юрка, они не остановились даже. — Выживет, в ноги попало.

— Верейко из первого взвода убит, — добавил Чагылысов.

— И всё? — Крикнул он им в след.

— Нет, сапёр один убит и один ранен, а ещё Колышев, — не останавливаюсь, кричал Юрка, растворяясь в ночи и пыли.

Аким повернулся и поспешил на встречу ещё оной паре, что несла раненого. Это были сапёры. Он прошёл мимо них и уже вскоре оказался в траншеи. И почти сразу нашёл группу товарищей, что собрались вокруг Колышева. Подсотенный сидел на дне траншеи, а медик Карпович занимался его рукой. Он уже снял крагу и бронепоруч. Рука была разможжена чуть ниже локтя. Целых костей в ней не было. Вся «кольчуга» почернела о крови.

— Нет, обезболивающего не надо, — командовал подсотенный, — гель, бинт, лангет, стимулятор.

— Надо бы носилки и в медбот вас.

— Нет, — упрямо и зло говорил офицер. — Делайте то, что приказываю.

— Пуля? — Спросил Саблин у Тарасова, что был тут же.

— Мина, ему руку разворотило, когда ещё первый пулемёт сбивали, он уже оттуда раненый пришёл. Второй с нею корректировал и в атаку с нею шёл. — Отвечал Тарасов негромко, в каждом слове этого немолодого казака сквозило уважение.

Аким ничего не сказал ему.

Саблин сел недалеко от Колышева и смотрел, как медик колдует над изувечено рукой офицера. Один из казаков светил ему. Аким хотел, что бы подсотенный заговорил с ним, очень хотел. Тогда бы он спросил у него, в чём смысл этой атаки. Зачем потеряли людей убитыми и ранеными, дальше ведь им не пройти, дальше новые мины, новые пулемётные точки, новые траншеи. Но Колышев в его сторону не смотрел даже и на руку свою изувеченную не смотрел, он уставился в стену окопа, так и сидел, не шевелясь. Ждал, когда закончит медик.

Медик ещё накладывал бинт ему на руку, как он «ожил» и заорал, пытаясь перекричать ветер:

— Сержанта сапёров ко мне, Райкова ко мне и командира четвёртого взвода, радиста Селиванова тоже сюда.

— Не осталось у нас больше командиров. — Крикнул ему Саблин. — Последнего только что унесли.

Не выдержал, крикнул зло, с вызовом.

— Ну, тогда я вас назначаю, — тут же крикнул ему в ответ подсотенный, то ли не заметив злости Акима, то ли не обращая на неё внимания.

Сержант и урядник пришли, сели на корточки рядом с Колышевым.

— Значит так, — кричал он, хотя казалось, что это даётся ему нелегко. — Думаю выйти в эфир, просить поддержку. Что вы думаете?

— Накроют артиллерией, — сразу проорал командир сапёров.

— Закапываемся и выходим в эфир, — предложил урядник Райков.

— А вы что думаете, командир четвёртого взвода? — Кричит Колышев ему, Акиму.

«Командир четвёртого взвода». В другой раз так подпрыгнул бы от радости, а тут…

— Уходить из траншеи надо, — кричит Саблин.

Все смотрят на него удивлённо, а подсотенный спрашивает:

— Что? Куда уходить?

— На исходные, — орёт Саблин, — в эфир сейчас выйдем, нас зафиксируют, поймут, что мы уже рядом, сразу получим артудар, а как ветер стихнет, так и контратаку. А у нас ничего из тяжёлого оружия нет, как ветер стихнет, мы и часа тут не просидим.

На последнем слове горсть песка влетела в открытое забрало, хлестнула его по лицу, он замолчал, вытряхивая песок из маски.

Все остальные тоже молчали, наконец, Колышев прокричал радисту:

— Селиванов, отойдёте на пятьсот метров назад, свяжитесь со штабом, с майором, дадите наши координаты, попросите помощи, скажите, что мы уже в первой траншее, что тяжёлого вооружения у нас нет и нас меньше тридцати человек. Дождитесь ответа и возвращайтесь сюда. Постарайтесь не попасть под мины.

— Есть, — сказал Селиванов и тут же ушёл в темноту.

— Принимаю решение, — прокричал подсотенный, чуть помолчав, — будем ждать, хотя ждать нам нельзя. Совсем нельзя ждать.

Аким понимал, о чём он говорит. Буран заметно сдавал, порывы ветра слабели, а значит, и пыли с песком в воздухе становилось всё меньше. И видимость к утру, наверное, стала бы нормальной. Они с Володькой Карачевским сели в одном закутке в траншее, невдалеке от трёх солдат сапёров, доставали еду из ранцев, острое сало с кукурузными сухарями и гороховыми галетами, поделились ею с сапёрами. Дали немного, так, для разнообразия стола. Те были благодарны, сух пай у них был так себе, всё та же саранча да тыква в банках. Сапёры дали им настоящего чая из шиповника, крепкого и сладкого. Стали есть, почти не разговаривая. Все были голодные и очень уставшие. И не мудрено, был уже пятый час ночи.

И тут на правом фланге треск выстрелов, не очень близко, но даже через буран их было слышно. Били винтовки россыпями. Очередями. Значит, бой шёл на малой дистанции. Пряча недоеденное, казаки и солдаты хватали оружие и спешили по траншеям к месту стрельбы. Саблин шёл быстро, пока не упёрся в спину Тарасова.

— Что там? — Спросил он у него.

— Не знаю, может, контратака, — говорит опытный казак, приседая за щит и осторожно выглядывая из-за него, — сапёры стреляют от души. Дима пошёл узнать, чего они…

Дима Семёнов вскоре вернулся и позвал остальных.

У стенки восточной траншеи собрались сапёры и казаки, смотрели на юг:

— Вон они, левее бархана оба. — Кричал один из сапёров.

Саблин высунул голову, там едва различимые в пыльной мгле лежали два тела с большими ранцами за плечами.

— Атака была? — Спросил Тарасов.

— Да нет, разведка, наверное, — кричал ему в ответ сапёр.

— Нет, не разведка, — не соглашался с ним другой.

Пришёл Колышев с сержантом, командиром сапёров, он держал свою растерзанную руку, как мать держит ребёнка, видно, боль не давала ему покоя, но он старался не показывать вида. Аким знал, почему он не дал колоть себе обезболивающее. Оно, конечно, полностью исключает боль, но и трезвость рассудка от него падает заметно, с этим препаратом приходит безмятежность и… тупость. Подсотенный сразу спросил у сапёра: