Ольга Ворон - Ангелы: Анабазис

— Хороший ведомый стоит как десять лет обеспечения звена воинов, — медленно выговорил Яромир. — Это много… Но я заплачу.

— Я не об этом!

Михаил досадливо хлопнул кулаком по колену. Тэра взглянул напряжённо.

— Как так получилось, что он оказался один, когда его брали? — стёр снег с лица Михаил.

— А, — Яромир кивнул, что понял. — Шёл к ведущему. Школа новая, ещё неизвестная в России, только-только стала возрождать традицию ведомства. Подготовила выводок и распределила по сильнейшим воинам схода. Как подарок с намёком. Но возможности дать сопровождения не было, вот их и отправили малохожеными дорогами.

Медведев взглянул на «таёжников». Его люди стояли уже собранные и готовые к переходу. Кто-то пустил по кругу сигарету и теперь по очереди курили, скрывая от ветра в ладонях красный огонёк. Хмурились, не понимая задержки. Катько вдохнул дым и бережно передал сигарету Маугли. Тот ошалело замотал головой. Прямо мальчишка, которому первый раз предложили дурное дело. Кирпич протянул руки дальше, стоящему чуть поодаль Полынцеву. Тот стесняться не стал. Подошёл, встал в круг.

— Я не буду решать сгоряча, — медленно выговорил Михаил, — но подумаю обо всём, что ты сказал.

— Главное — однажды реши, — устало улыбнулся Яромир, — Пойду своих озадачу. Проводим вас до гнезда. И дальше, если потребуется…

Лохматое зелёное «солнышко», словно спелое киви, лежало на каменной тарелке в центре шатра. Этот обогреватель был больше и мощнее старой доброй «альфы центавра» — он отапливал до самых дальних уголков, как настоящая печка в зимней палатке. Только компактнее и безопаснее. Потому люди спали, заполнив всё пространство шатра и не беспокоясь по поводу случайного движения в сторону тепла.

Ночная дорога измотала всех — стерв, людей, тэра. Оттого Стратим пришлось дать команду на отдых. Остановка подразумевалась короткой, и все спешили воспользоваться оставшимися двумя часами до рассвета, чтоб отоспаться. Только Медведеву было не до сна.

Звезда цвета лимона висела над Зубровым. В её тёплом свете лицо Юрия казалось заострившимся, а кожа отливала жёлтым, словно у тяжелобольного. Глубокое дыхание ровно колыхало грудную клетку. Яромир ещё с вечера убеждал, что кризис пройден, и друг скоро пойдёт на поправку. В это страстно хотелось верить. Тащить надорвавшегося в бой было убийством.

Медведев в который уже раз растёр ноющие запястья. Сухая кожа, словно наждачная бумага. Или свитер с катышками. Ширк-ширк. Вроде сгладилась. Огляделся. Тэра опять поступили по-своему. Люди оказались в самом центре палатки, а «щиты» — по периметру. Что ими движет теперь, когда договор расторгнут и в жизнях чужих для них людей им нет резона? Раньше — понятно почему оберегали от столкновений и старались защитить от холода. А сейчас? Спросить бы их Ведущего, да раньше не удосужился, а теперь уже и неловко — Яромир прилёг совсем недавно, потратив почти час на восстановление Зуброва. Лично делал насечки по телу, попутно объясняя значение точек таёжнику. Сам вдавливал травяную смесь в порезы и массировал, заставляя мышцы впитывать лекарство. А потом сидел рядом, контролируя дыхание, сердцебиение и нечто неявное, что Медведев не мог ни прочувствовать, ни понять. И, лишь убедившись в том, что дело идёт на поправку, ушёл спать.

— Подвёл я тебя…

— Ерунды не городи, — поморщился Михаил.

— Подвёл, — Юрий открыл глаза. — Должен был защищать, а в результате…

— Юр, мне глубоко плевать на твоё стражество и всяческие обязательства. Это обязательства не передо мной, — Михаил поморщился. — Мне ты не телохранитель. У нас другие отношения. Ты мне спину прикрыл, я тебе. Это нормально. Сам же говорил, что дружба — от слова «дружина».

— А «друг» значит — второй, — так же тихо отозвался Юрий.

— Второй?

— Другой, следующий. Второе «я». Напарник. Ведомый. Младший. Пара — наименьшая боевая группа в дружине. Минимум, требующийся для выживания.

— Как у вас всё просто, — покачал головой Михаил. — Всё основано на выживании!

— Знаешь, Мих, нас учили проверять свои стремления на предельных смыслах, к которым сводится в жизни всё… Честь. Любовь. Семья. Дом. Сын. Дело… Только это значимо. Доведи любую идею до Абсолюта. К чему она склоняет? К жизни — благо. К смерти — зло. Но к смерти для себя ради жизни других — благо! Вот такая простая философия.

— Простая, — угрюмо согласился Михаил и снова потёр ладони. — Я эту философию человечностью называл.

— А это и есть человечность, — тихо ответил Юрий. — Человечность как зрелость, как отсечение наносного, как мудрость души. Человечность, которую вам преподают не-человеки… Но вы — сотворённые по образу и подобию. Именно — вы! Понимаешь?

— «И сотворил Господь человека по образу своему…»? Ты же знаешь, я не верю в…

Юрий вытащил из-под покрывала руку и, схватив друга за предплечье, приподнялся. Лихорадочный взгляд влажно заиграл в свете «солнышка».

— Да! По образу, понимаешь? Хотел по образу и подобию, но сотворил по образу! Подобие нужно взрастить в нём! Да и образ… — зашептал он, — Ты помнишь лису с детками, что встретили у реки? Много ли сходства детёнышей и мамки? Нет! И мех не тот, и крик не тот, и цвет, и рост, и лапы расползаются на камнях, и повадки детячьи и представления. Для того, чтобы им стать настоящими лисами, им нужно подрасти. И нужно, чтобы рядом была мамка и папка или хотя бы тот, кто знает, кем они должны стать, чтобы научить и показать, как правильно. Вы — уже боги! Вы — уже творцы! Вы — единая сущность вселенной… Но вы — младенцы! Ничего ещё не умеющие, не знающие. Беспомощные живые комочки будущего величия. И мы — ваши няньки. И ждём той самой первой линьки, первых зубов, первых ползков, после которых вам уже не кормилица нужна будет, а учитель. Мы уйдём, придут другие. Те, что будут учить. Строго и сурово. Жизнью и смертью. А пока вы, сами того не замечая, впитываете знания и силы от нас. Как младенец впитывает молоко. Воспитание — это напитание собой. От любовного тыкания к мамкиной титьке до того, на кого охотиться, когда жрать и почему нельзя плевать в колодцы. Всё в этом мире крутится вокруг выживания, Мих… И не только в этом! Жизнь — вот единая мера правильности. Жизнь — это Бог!

Юрий разжал кулак и упал на спину. Закрыл глаза. Задышал часто, как после нагрузки. Лоб покрыла испарина.

Михаил задумчиво растёр отпущенное плечо.

— Ах, какое благородство! Едрит вашу душу! Защитнички!

Вздрогнув, Медведев всем корпусом обернулся на голос.

Полынцев сидел на своём месте и зло щурился на свет.

— Ты их больше слушай! И не такую агитацию проведут! Ты лучше спроси о том, как религиозные формации создавали, чтобы держать людей в подчинении в духовных резервациях! И припомни сколько войн на пустом месте возникало! Бог и устройство мира — условности, ради которых люди дохли! Условности, создаваемые тэра! Спроси, как подавляли генетическое развитие! И представления о голубой крови, вырождающее лучшие рода от кровосмешения, и сжигание инквизицией высокопродуктивных баб с экстра-способностями, и революции на пустом месте, и культ убийства детей врага! Ты об этом порасспрашивай! Да о том, как сейчас дёргают за ниточки! Как разлагают мир, готовя его к новой волне идеологических чисток. Где идеалы доброго, сильного, смелого и великодушного героя? То, на чём ещё наши отцы воспитывались и мы? Посмотри в телеящик и увидишь, чем теперь пичкают наших детей! Все иллюзии нашего мира — их рук дело! Это их форма правления. Скрыто, тонко и подло уничтожая нас изнутри!