Майкл Гир - Сети Паука

— Ну, хорошо. Положим, я принимаю твое определение вины. Но по-прежнему именно мои действия, мое решение принесет смерть миллиардам. Я обману их доверие. Вот от чего у меня внутри все переворачивается. Ты понимаешь? Из героя Сириуса я превращусь в чудовище, продавшее Арктур. Да, согласен, ты прав насчет несправедливости. В то же время из того, что таков порядок вещей, еще не следует, что я им доволен.

Железные Глаза провел загрубелой ладонью по висящим на поясе скальпам.

— Дамен, до тех пор, пока мы несем в себе чувство вины, до тех пор, пока мы страдаем по этому поводу, мы пытаемся изменить мир к лучшему. Ни тебе, ни мне не дано остановить этот процесс. И наши страдания играют на руку Пауку. Мы учимся... и передаем Ему то, что узнали о Его творении.

Ри рассеянно покрутил рукоятку кожуха спектроскопа.

— Знаешь, я все время возвращаюсь назад, на Арктур. Образы, запахи, знакомые лица — я снова и снова возвращаюсь к ним. Мне стали дороги даже обшарпанные коридоры нижних уровней. Я вспоминаю то, что давно считал забытым. Я ненавидел Арктур. Мои родители... в общем, на их долю выпало много всего. Отец получил травму еще в детстве. Упал, ударился головой, повредил мозг. С мамой они жили вместе, потому что никого другого они не смогли бы найти. Это говорит многое о моей матери. Не лучшая... Ладно, оставим ее в покое.

В Директорате никто не голодал, однако в остальном уровень жизни был очень разным. Мы жили у самого края. Так построен Арктур. Кто-то постоянно приваривал к внешней обшивке еще какую-нибудь коробку. Чем дальше от оси вращения, тем больше угловое ускорение. Общественное положение человека легко можно было определить по тому этажу, на котором он жил. Внутренние секции с невысокой силой тяжести населяли люди довольно состоятельные. Мы же находились так далеко от центра, что под полом у меня в спальне был лишь двухсантиметровый слой графитовой стали, а дальше начинался вакуум. Я вырос в условиях притяжения силой в одну целую две десятых единицы, и это сделало меня физически сильным. Позволило поступить на военную службу.

Ладно, я не об этом. Так вот, на четвертом этаже находился маленький магазинчик. Его владельцем был один коротышка родом с Земли. Из какого-то городка Моратува, расположенного на одном из островов к югу от Индии. Этот коротышка смешивал великолепные коктейли из шоколада, мороженого и зерен солода. До самой смерти буду помнить, что он время от времени угощал меня бесплатно, потому что у меня не было децикредита, чтобы купить коктейль. Это было давным-давно, но если старик Чанандрас до сих пор жив, представляешь, чем я расплачусь с ним за все то, что он для меня сделал. За то, что он был со мной ласков. Разговаривал со мной. Впервые в жизни со мной обращались как с человеком... и вот чем все это кончилось.

Железные Глаза молчал.

— До конца жизни я буду помнить, как однажды Чанандрас сказал мне, что самый тяжкий грех — это дать мечте умереть. В этом случае во вселенной гаснет какая-то яркая точка. — Ри поставил ногу на ограждение. — Странно, что после стольких лет помнишь такие мелочи. Я никогда не забывал слова старика. Они были моим девизом, пока я учился в университете, и потом, когда я пришел на «Пулю». Наверное, можно сказать, это старик Чанандрас привел меня сюда — тем, что в тот день постарался запечатлеть эту фразу в моей памяти.

Железные Глаза медленно вздохнул.

— А сколько грез умрет, если мы не сокрушим Нгуена? Твой друг не говорил тебе, что мечта может умереть для того, чтобы освободить другую? Дамен, мечты похожи на людей. Одна умирает, другая рождается.

Ри кивнул.

— Я вовсе не пытаюсь уговорить себя переменить решение, Джон. Выбора у нас нет. Как давным-давно сказала Лийта: «Нам нечего терять». Если мы потерпим поражение, все человечество попадет во власть Нгуена. Наверное, по сравнению с этим даже жизнь пары миллиардов арктурийцев ничего не значит. Но когда начинаешь по совету Шопенгауэра расширять свое сознание — находить общность, объединяющую тебя со всеми людьми... Мы — это я; я — это мы. Если бы не воля случая, именно мне предстояло бы погиб- нуть на этой станции.

— Дамен, не думай, что в этом решение проблемы. Ты так часто рисковал собой, тебе не кажется, что теперь настала пора остального человечества? Раз ты можешь расширить свое сознание и сказать: «Мы — это я», не верно ли и обратное? Разве нельзя сказать с точки зрения общества: «Мы — это ты»? А поскольку ценой битвы является будущее всего человечества, рискует не один Дамен Ри... рискуют все.

— С точки зрения формальной логики, Железные Глаза, ты совершенно прав. Но мне столько лет вдалбливали в голову, что моя обязанность защищать этих людей.

— Они свободны, так пусть примут на себя груз ответственности. Честер говорил директору Робинсону, что все мы обречены быть свободными.

— Если не вмешается Нгуен. Ты же знаешь, что он убивает свободную волю. — Ри развел руками, поворачиваясь к звездам. — Не знаю, быть может, одни из нас обречены на свободу больше других. Лично я устал, Джон. Я слишком долго носил груз за других. Весь прошедший год я готовил юношей и девушек летать к звездам и умирать. Власть Нгуена расползается стремительно, словно плесень на протухшем куске мяса. Мы послали слово Паука во вселенную и теперь ждем, сознавая, что многие погибнут. Насилию и ужасам не видно конца.

— Дамен, не взваливай на себя вину, по праву принадлежащую Пауку. Это удел святых и Пророков, а не нас, простых солдат.

Раздраженно потерев затылок, Ри буркнул:

— А ты, Джон, чем займешься, когда все это останется позади?

Железные Глаза задумчиво сжал губы, и его взгляд, устремленный вдаль, наполнился тоской.

— Наверное, какое-то время я бы пас лошадей. Объезжал норовистых жеребцов, превращая их в послушных стремительных коней. Рядом со мной была бы Рита, чтобы я мог с ней говорить, смеяться и держать ее в объятиях, засыпая. — Он помолчал. — Может быть, воспитывал бы сына...

Вождь смущенно улыбнулся.

— Знаешь, Честер прав, — добавил он. — Человек должен питать свою душу. Но если кормить ее одними ужасами, вряд ли останешься здоровым. Мне бы хотелось отослать Пауку сбалансированный опыт. Не одну только боль, но также и немного счастья и блаженства.

— Наверное, вот в чем моя проблема. — Ри выпрямился, потягиваясь и морщась от боли в затекшей спине. — Возможно, когда все это началось, я потерял частицу себя. Не знаю, по-моему, в последнее время я только и делаю, что беспокоюсь. Мне начинает казаться, что я чересчур огрубел, и я пугаюсь. Потом вдруг я чувствую себя ответственным за каждую человеческую жизнь. И мне становится страшно, что у меня слишком мягкое сердце. А времени на то, чтобы найти равновесие, нащупать твердую опору в этой зыбкой сети, нет. — Он поднял руки. — И, если честно, мне не хватает Честера. Жаль, что я не могу с ним поговорить. Даже несмотря на то что он никогда не отвечал на мои вопросы, от одного его присутствия рядом становилось хорошо.