Мария Галина - Избранные произведения в одном томе

— Никуда эта госпожа не годится, — пробую я его уговорить, — вытолкали бы ее взашей, отпустили бы ее обратно к папе. А себе бы нашли другую, хорошую…

— Со временем найду, — говорит мрачно, — не эта, так другая.

— Да вы же скольких эдак перевешаете!

— Я хозяин, — ревет, — моя жена, что хочу, то и делаю.

Понял я, что дело плохо. Он из нежных, из мечтателей, все идеальную любовь ищет. Пока искать будет, у него там, в кладовке, черт знает сколько баб скопится, крюков не хватит…

— Ну, так извини, — говорю, — эту дуру и мне не жалко, потому как дура сущеглупая, но сколько ж их еще будет, дур-то! Еще в Священном Писании сказано: баба, она запретов не терпит, ежели что бабе запрети, то она первым делом и сотворит, назло всему миру. Эдак вы всех дочерей Евы в округе изведете.

И шарах его алебардой.

Он с лестницы-то и покатился.

— Едет кто? — кричу наверх.

— Ах, нет, — отвечает, — нет никого.

— Да и ладно, — говорю, — пришиб я твоего господина, уж не взыщи.

Она с парапета спрыгнула, глянула вниз, а там уже люди у подножия лестницы толпятся, и все в растерянности.

— Лучше бы рыцарь его в честном бою победил, — говорит она, — как-то тактичней было бы. Да ладно, и так сойдет. Ты, — говорит, — следом за мной ступай.

Спускается, величаво так, голову держит, и провозглашает громко:

— Господин ваш и хозяин был чернокнижник и злодей. Если кто хочет в этом убедиться, пускай заглянет в его кладовку, ту, что я отперла вот этим ключиком… Но я разоблачила его, и вызвала моего брата, чтобы он сразился с убийцей женщин. И брат мой храбро сражался, и злодея одолел в честной схватке.

И мне наверх нежно:

— Рене, где же ты, братец? Иди сюда!

Люди с ноги на ногу переминаются, жмутся — похоже, кое-кто уже успел в кладовку заглянуть.

— Я господину вашему супруга и наследница, — и она остальные ключи отвязывает от пояса и значительно ими звенит. — А потому велю я тело убрать, кровь затереть, супруга моего преступного похоронить с почестями, несчастных этих, им убиенных, тоже, а вас призываю в свидетели, что бой был честный, а вам я есть законная госпожа!

Я свирепое лицо сделал и пару раз алебардой взмахнул. На всякий случай.

Они кивают, на меня косятся с опаской и приступают к делам… Госпожа смотрит на меня.

— Ох, — говорит, — натерпелась же я страху.

— Ладно, — отвечаю, — чего уж там.

— Награжу тебя по-царски, — говорит она, — сейчас велю, чтобы тебе пять золотых отсыпали… нет, все-таки два. Два золотых, целое состояние.

— Два золотых мне не помешают, а главное, — говорю, — Салли мою отпустите, ее ваш господин, ныне покойный, в уплату ущерба забрал.

— Какого ущерба? — она прищурилась.

— Попону она сжевала, шелковую…

— Вот оно что… ну, так золотой я с тебя за попону удерживаю, — говорит она, — а попона была вышитая? Из Парижа?

— Вышитая. Из Парижа.

— Два золотых удерживаю, — она говорит, — забирай свою Салли и проваливай.

Задумалась.

— А то, — говорит тихонько, — оставайся. Я скажу, что ты мне брат не родной, а двоюродный, и священник, как отпоет несчастных этих, в положенный срок нас обвенчает. Хочешь маркизом стать?

— Нет, сударыня, — говорю, — уж не взыщите. Ну какой из меня маркиз?

А сам думаю, этой дай войти в силу, она еще похлеще своего господина дела тут закрутит.

— Тогда убирайся, — взвизгнула она, — бери свою ослиху и убирайся!

Я не стал дожидаться, пока она передумает. Побежал к Салли.

— Салли, — говорю ей, целуя ее в мордочку, — вот ты опять со мной, а я с тобой. Доедай свое яблоко, Салли, не скоро ты другое такое найдешь! Потому как пора нам в путь. Так что прощай, добрый человек, — это я огороднику.

Тот даже расстроился.

— Я к тебе уже привык, — говорит, — и к Салли твоей.

Подумал.

— И все-таки, — говорит, — для ослика Женевьева больше подходит.

— Салли, Салли, — пел я во все горло, пока мы с Салли топали по белой дороге, — опять мы вместе! Вот какой прекрасный божий мир вокруг, синий и зеленый, золотой и белый, а мы с тобой в самом его сердце, точно в драгоценном сосуде.

Ветки деревьев, что росли у обочины, стали гуще, и вот они уже смыкаются над моей головой, как зеленый шатер, и вокруг такой зеленоватый свет, точно мы с Салли идем по дну озера.

Кругом ни души, птички поют… И тут кто-то как спрыгнет с дерева!

Я поначалу испугался, а потом смотрю, старый знакомец: господин вольный, из трактира «Кот в сапогах», и его дружки тут как тут, выходят из-за кустов. У всех морды повязаны черными платками, но я их все равно узнал.

— Кошелек или жизнь! — говорит вольный господин.

— Бог в помощь, — отвечаю я, — и всей твоей честной братии. Нет у меня кошелька, только жизнь. Но зачем она тебе, добрый господин? Жизнь это такая штука — она может принадлежать только тому, кто ею владеет, и ни отдать ее, ни поменять не представляется никакой возможности. Так, во всяком случае, философы говорят.

— А! — говорит он и стаскивает с морды платок. — Это ты, средний брат! Прости уж, не признал тебя.

— Меня признать непросто, — соглашаюсь я, — потому что я во всем средний. Я как все. А вот Салли мою по шляпке можно признать.

— Я на осликов, — говорит вольный господин, — редко обращаю внимание. Все больше на жеребцов в богатой сбруе.

— Ну, — говорю, — у каждого свои слабости.

— Ладно, — говорит вольный господин, — раз уж судьба нас свела, милости прошу к нашему шалашу. Пошли, выпьем, как раз пора перехватить чего-нибудь, а то все утро торчим тут на дороге без толку.

— Отчего ж, — говорю, — не выпить с тобой и твоими доблестными друзьями? Пошли, выпьем. Спрыснем удачу.

И, держа Салли за повод, нырнул за ним следом по незаметной тропинке.

Даже вольному человеку какая-никакая, а крыша над головой нужна, потому наши вольные господа устроили себе настоящее логовище, на стенках у них висели мавританские ковры, на полу шелка всякие… Пили и ели они на серебре — не я один проезжал по белой дороге… В котле варится похлебка из зайчатины…

— Ну, — говорит вольный господин, — садись и угощайся, средний брат.

— Весело живете, — говорю я, — а чьи это земли?

— Людоеда.

Я заячью ножку чуть не уронил.

— Не боитесь, господа хорошие?

— Людоеду и без нас хватает, с кого шкуры драть, — отвечает вольный господин, — а владения у него большие, леса богатые… Вот рядом рыцарь живет, такой, с синей бородой, так он победнее будет маленько…

— Жил, — поправляю.

— Э? — поднял брови вольный господин.

— Эге, — говорю я, — неудачно получилось, право слово…

— Я-то думал, что ты простак.

— Я и есть простак. Даже два золотых, что заработал, госпожа его, а ныне безутешная вдова, и то с меня удержала.

— Баба, — говорит вольный господин, — она баба и есть. Дочь змеи.